Я, как вы уже знаете, натуралист-любитель, наблюдатель за всякой живностью и растительностью. В этом году, правда, наблюдать приходится все больше из окна или на бегу, в пути по рутинным делам, но даже такой формат позволяет кое-что заметить. Наблюдать за жизнью не только любопытно и интересно, но и радостно; впрочем, каждому свое, а любимое занятие, призвание или просто хобби для того и нужно человеку – чтобы радоваться. Сейчас слушаю книгу Джеральда Даррелла «Моя семьи другие звери» и в некоторых эпизодах ощущаю с автором настоящее родство, вплоть до полного отождествления. Вот Джерри отправляется на прогулку с собакой, ему попадается лужа, а в луже, Бог ты мой! – дафнии, пиявки, личинки стрекоз и еще какие-то существа. Джерри радуется возможность их наблюдать, узнавать их имена, примечательные подробности образа жизни – ему это прежде всего в радость, и во всякой твари он не видит ни опасного, ни мерзкого, ни противного. Вот так и я, далеко уже не 10-летний мальчик, замираю у лужи или дерева или еще какого-то островка жизни по пути в супермаркет или на почту. И, совсем как Джерри, я обнаруживаю в само незначительном островке жизни широкое поле для наблюдений и щедрый источник радости.
Вот недавно сидел я на кухне, погруженный в обширную, но не слишком интересную задачу. А за окном время от времени раздавался птичий скандал. Хотя задача передо мной стояла малоувлекательная, но сроки поджимали, и я удерживал себя за работой, а на скандал посмотреть не выходил. Тем временем краткие пронзительные возгласы скандалистов раздавались то прямо под моим окном, потом удалялись, ни на секунду не умолкая, таяли в городском шуме, потом снова возникали в нем, приближаясь как бы скачками: тихо – громче – намного громче – очень громко и совсем близко – тише и дальше – еще тише – и так без конца. Голоса скандалистов я уже узнал: так кричит большая синица, самая у нас распространенная. Наконец, я не выдержал и вышел на балкон полюбопытствовать: о чем спор.
Я ошибся, причем самым радостным образом ошибся. Кричали голубые синицы – вид куда более редкий и осторожный, чем синица большая. С десяток синиц прыгало туда и сюда по веткам каштана под мои балконом, издавая те самые пронзительные вскрики. Хотя их движение среди ветвей и листьев напоминало броуновское, можно было заметить, что стайка следует за одной синицей, которая, попрыгав по каштану, перелетела на робинию, куда следом упорхнули остальные. Пометавшись и помитинговав на робинии, синицы были увлечены своим вожаком на каштан через дорогу, потом на соседнюю грушу, далее на липу, на клен и так далее, пока они не исчезли, а их крики не растворились в уличном гаме. Я вернулся к работе, но уже очень скоро крики раздались вновь, и снова в той же манере: все ближе и все громче. Я вышел на балкон с фотоаппаратом – все-таки его 10-кратное увеличение будет получше моего самого мужественного прищура. В объектив я рассмотрел, что в стайке одна взрослая синица, а все остальные – совсем еще юные птицы, слетки, сеголетки, птенцы-подростки. Взрослая птица, вероятно, обучала их полету, которые начались для них совсем недавно. Несколько лет назад примерно в это же время, в начале июня, мы с младшим нашли птенца большой синицы под липой; он выпал из гнезда, и теперь затаился в траве, пока его родитель требовательными свистами призывал его немедленно вернуться в гнездо. Но птенец еще не умел летать, а попыток взобраться на дерево почему-то не предпринимал, хотя лапы синиц превосходно устроены для того, чтобы удерживаться за что угодно и повисать над чем угодно, чем можно поживиться. Я поднял птенца с земли, и он крепко уцепился своими коготками-крючьями за мой палец; родитель на дереве в ужасе или в ожидании замолчал. Я как только мог высоко поднял птенца над головой и поставил его на ствол дерева; он послушно уцепился за кору и полез вверх, как заправский альпинист. Родитель подбадривал его криками сверху, мы с сыном – криками снизу, и так он добрался до родной ветки и оказался в гнезде. А эти скандалисты, очевидно, уже научились летать, и теперь взрослый обучает их искусству высшего пилотажа. Я порылся в «Жизни животных», чтобы сверить сроки; да, так и есть: синица выводит птенцов в конце апреля, к середине мая они выходят из яичек, а через три недели – из гнезда. Я стал свидетелем этого исхода и освоения воздушных пространств Киева новым поколениям птиц, которые так оживляют и расцвечивают наш город, особенно зимой, когда все так монотонно бесцветно и уныло.
Наблюдая за синицами, я заметил и леденящий кровь номер, выполненный стрижом; вообще стрижи носятся над моей улицей весь бесконечный световой день, от самого восхода солнца, преследуя насекомых, гоняясь друг за другом и совершая в небе потрясающие трюки. Птицы эти развивают очень приличную скорость, при этом демонстрируя великолепную точность и безупречный расчет. На моих глазах стриж, который только что был едва заметной точкой в небе, спикировал на уровень пятого этажа, совершив нечто вроде «горки»: начиналась она в поднебесье, а закончилась в тончайшей щели над окном соседнего дома, где у стрижа, наверное, гнездо и семья. У меня на миг остановилось сердце – мне показалось, что он разобьется, однако птица юркнула в эту неприметную щель так, как я, находясь в здравом уме и твердой памяти, вошел бы в самую широко распахнутую дверь. Впрочем, ведь даже в таком состоянии можно задеть косяк; вот так и стрижи ошибаются. Однажды мы услышали на кухне шум; шум был незначительным, смотреть было лень, но все-таки любопытно; я отрядил на кухню кота. Арчибальд, даром что кот, служил у меня скорее собакой, охотничьей и сторожевой, и вообще отличался от котов, обладая вполне человеческими качествами и свойствами. Он достоин отдельного рассказа; здесь я ограничусь только одним эпизодом его долгой жизни и карьеры. Так вот, я попросил Арчибальда проверить, что за происшествие на кухне; он поднялся и убежал. А мы как раз смотрели какой-то остросюжетный фильм, и потому о шуме на кухне и о коте забыли почти на час, пока на экране не появилось КОНЕЦ. Тут мы заметили, что кот с кухни не вернулся и о происшествии не доложил; отправившись следом за ним, мы обнаружили, что на полу кухни напротив балконной двери лежит стриж, а поодаль, на некотором от птицы расстоянии, устроился кот. Неподвижные, как маленькие изваяния, птица и кот уставились друг на друга, поддерживая постоянный визуальный контакт, как бы даже поединок; две пары глаз - черные блестящие бусинки и светящиеся янтарные – напряженно всматривались одна в другую: ведь такая встреча по всем природным законам для одного из дуэлянтов может закончиться фатально. Я похвалил Арчибальда за деликатность и осмотрительность, поднял стрижа и осмотрел его; кажется, все его механизмы были совершенно исправны, он просто ошибся, увлекся и промахнулся мимо своей цели, зато попал в наш балкон и оттуда – на кухню. Взлететь с пола он не мог – ка и у ласточки, лапы стрижа не приспособлены для прыжков, с которых у более крупных птиц, например, у ворон, и начинается полет. Он пикирует с высоты и летит; вверх он взлететь не может. Я вынес стрижа на балкон, вытянул руку, раскрыл ладонь и стриж немедленно улетел, провалившись сначала куда-то вниз, а потом внезапно, свечкой, взмыв к небесам. Арчибальд проводил его красноречивым взглядом: тоже мне, летчик…
Сейчас в жизни многих птиц именно такой период – освоения неба. Птенцы выходят из гнезд и встают на крыло; взрослые их учат и опекают. В прошлом году я наблюдал, как два ворона-слетка под присмотром взрослого изучали газон и все, что на нем произрастает, валяется и может быть употреблено в пищу или для игры (см.«День підлітків»). А вчера мы с сыном заметили, как пара серых ворон учит своего птенца летать. Вначале все три птицы сидели на одной ветке; птенец совсем не намного меньше взрослой птицы, однако вид у него все равно детский: и движения, и занятия, и оперение, еще как бы новое и чуть-чуть ненастоящее, только очень похожее на оперение взрослой птицы, как бы игрушечное – все выдавало в нем ребенка. Взрослые вороны синхронно снялись с ветки, пролетели по грациозной широкой дуге и с безупречной синхронностью приземлились на дерево метрах в ста. Там они сложили крылья и уставились на своего отпрыска с очевидным призывом: птица, а ну, лети сюда. А тот, оставшись один, проследил полет и приземление родителей, потом заходил туда и сюда по ветке, встряхивая крылья, крутя головой и что-то поклевывая. Взрослые все так же призывно на него смотрели. А ему не очень хотелось лететь; он даже отвернулся от них, потом неловко перепрыгнул на другую ветку, но упорный взгляд родителей возвращал его к занятиям: птица, а ну-ка, лети сюда. Потрясая крыльями, поднимая плечи и пряча в них голову от страха, птенец отважился перелететь на ближайшую ветку, произведя при этом такой шум и треск, как будто эта ветка сломалась. Один из родителей вернулся к нему, что-то пробормотал, почистил клюв – чище работай крыльями, чище! - и улетел к супругу. Птенец еще некоторое время топтался, вскаркивал, крутил головой, а потом, когда, казалось бы, он уже раздумал лететь, прыгнул вниз и вовсю заработал крыльями – и полетел! Правда, совсем не туда, не к папе с мамой, а в самую гущу деревьев, куда следом за ним мгновенно ринулись родители. Урок состоялся.
…все это я заметил на бегу, между делом, но радость от этого моя ничуть не меньше. Она настоящая, подлинная; это то, что любит мое сердце, в чем находит источник красоты и восхищения устройством мира. А сколько места этот источник занимает в жизни, устраивается ли он между делами или вытесняет их и сам на какое-то время или навсегда становится делом, - это, между нами, не так уж важно. Важно – его найти; и тогда черпать из него можно бесконечно, и черпать ее – радость. А радость она и на бегу – радость.
07.06.2019
Фото автора - та самая голубая синица, летчик-инструктор
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=837945
Рубрика: Лирика
дата надходження 07.06.2019
автор: Максим Тарасівський