Заказали мы однажды с коллегами по работе пиццу. Но обед без беседы – это не обед, это введение в организм питательных веществ, скучное, вредное для здоровья занятие. И я рассказал вот эту историю.
В конце 70-х годов Херсон был веселым, зеленым и беззаботным городом. Мягкий климат, щедрая природа и хорошее снабжение сделали херсонцев легкомысленными и незлобивыми, а несколько особняков времен Суворова придавали городу ненавязчивый аристократизм. Вот таким я помню этот город над сияющей полосой Днепра, уходящего к близкому морю: уютным и очень счастливым.
Неподалеку от центрального рынка находилось одно заведение, с которым у меня связаны волнующие детские воспоминания. Заведение всегда было заперто; нет, его широкие окна не были замазаны мелом, как будто там ремонт, и за пыльными стеклами виделись массивные шторы. Однако двери заведения были всегда закрыты без объяснения причин. Это все выглядело так, будто достаточно двери открыть, и внутри все оживет и заработает.
Фасад заведения украшала загадочная надпись, которую мне, еще только постигающему секреты чтения при помощи кубиков, прочесть было положительно невозможно. Слово было слишком длинным, выведенным прописью словно бы по дуге большого радиуса, оно едва заметно изгибалось над закрытой дверью заведения, а последняя его буква отрастила себе длинный хвост, который размашистым, смелым полуовалом охватывал все это загадочное слово сверху и даже немного спереди. Вид у слова при этом был очень задорный, и я не переставал гадать, что же это было за заведение, украшенное такой удивительной вывеской, и почему это заведение всегда заперто.
Однажды, снова попытавшись одолеть неподатливое слово, я обратился с вопросом к маме. Мама остановилась, мечтательно закатила глаза, покачала головой и всплеснула руками.
- Пи-цце-ри-я, - выговорила она по слогам, - пиццерия! – снова сказал она чуть торжественно. - То есть здесь готовят пиццу.
- Пиццу? – переспросил я. Нет, я не знал что такое пицца.
Мама принялась пояснять мне. Помню, я потерял нить этих пояснений, как только прозвучало слово «Италия» - ведь папа уже сообщил мне, что наши предки – итальянцы. Теперь это заведение и загадочная «пицца» стали воплощением всех смутных, но чрезвычайно романтических образов моей прародины. Рот наполнился слюной, а глаза мои раз за разом скользили по слову, тайна которого была только что раскрыта. Слово, которое я теперь мог произнести (нет, прочитать эту кудрявую пропись мне пока было не по силам), казалось мне теперь еще более задорным, веселым и немножко шкодливым. Мама рассказывала, какое это чудесное блюдо, а я пытался понять, почему же такое место вдруг всегда заперто.
– Ничего, - успокоила меня мама, - тут, наверное, ремонт, когда-нибудь пиццерия откроется, и мы обязательно туда пойдем. Ты должен это попробовать!
Прошел год, а потом еще два, и задорные кудрявые буквы уже складывались в моей голове в слово, при одном звучании которого я испытывал прилив мечтательности и приступ голода, а пиццерия все не открывалась. И вот уже в мире начало происходить что-то, пока еще мне непонятное, но вполне ощутимое и заметное. Херсон становился все менее веселым и беззаботным, зелень приуныла и привяла, сияющая полоса Днепра потускнела, нравы ожесточились, а ненавязчивый аристократизм моего города теперь казался таким же жалким и неуместным, как пышный титул разорившегося дворянина или олимпийские медали спившегося чемпиона.
То, что эта перемена действительно происходила, происходила к худшему и происходила окончательно, стало ясно, когда с пиццерии сняли вывеску. Изящные задорные буквы грохнулись на тротуар, и размашистый, смелый полуовал разлетелся на куски. Через неделю в заведении расположился магазин с какими-то скучными граблями, лопатами и огромными оцинкованными ведрами и лейками зловещего патологоанатомического вида.
Но перемена произошла не только в мире. Я оставил Херсон, переехал в Запорожье и поступил учиться в университет. И вот там, тоже у рынка, я обнаружил действующую пиццерию. Нет, ничего загадочного, задорного, веселого и тем более кудрявого не было в маленьком зеленом павильоне с мутными окошками. Над входом было выведено белой краской по трафарету: ПИЦЦЕРИЯ. Внутри стояли два высоких одноногих столика, слишком шатких и грязных, чтобы у кого-то возникла мысль ими воспользоваться. Шага через три путь преграждал мятый алюминиевый прилавок, на котором на черных противнях лежала она - пицца.
Запорожский вариант пиццы начала 90-х годов представлял собой массивную, пальца в три толщиной и с тарелку диаметром ватрушку сдобного, плотно сбитого теста. Посредине ватрушки находилась небольшая, но глубокая вмятина, как будто сделанная кулаком, с начинкой (рубленая курица). Поверх комка начинки белело нечто, вкусом и цветом напоминавшее творог со сметаной.
Не знаю; может быть, мои детские воспоминания, может быть, опьянение первой молодости, первой свободы и первой любви, может быть, первая, поставленная в Союз после падения Железного занавеса партия глютамата натрия, но что-то так приправляло эту «пиццу», что не было тогда для меня ничего вкуснее. Может, и было, но я не помню; молодость, свобода и любовь очень ненадолго отпускали меня из своих объятий – только пиццы поесть. Потом эти объятия распались, одно за другим, и осталась только пицца… Впрочем, к рассказу о пицце это не имеет никакого отношения.
Уже через несколько лет в городе появилась настоящая пиццерия. Огромный высокий зал магазина постройки 50-х годов разделили сварным помостом на два этажа, и там, на импровизированном втором этаже, где окна находились на уровне каблуков, можно было есть тонкую, почти настоящую пиццу аль форно, поглядывая искоса на неискушенных в кулинарии прохожих под ногами. Внизу, у сводчатой Помпейской печи серьезный смуглый человек в белоснежном фартуке и цветастой косынке мял и раскатывал упругий ком теста. Время от времени в воздух над его головой взлетала целая простыня из этого теста, которую он тут же решительно хватал и снова безжалостно и очень красиво мял и раскатывал.
Потом я побывал в разных странах, и даже в самой Италии, и даже в самом Риме, и повсюду я находил пиццу, а вокруг пиццы – какие-то забавные подробности и обстоятельства. Собственно о римской пицце я ничего не могу сообщить – в этом городе человек испытывает только радость, все в нем прекрасно, но каково – и сказать нельзя, уж так там хорошо. Кто побывал в Риме, уже не избавится от ностальгии.
В Маастрихте излюбленная нами, студентами, пиццерия находилась на рыночной площади. Скатерти, накидки на стульях, фартуки, салфетки и вообще весь текстиль на мебели и на людях радовал глаз красно-белой клеткой. По решетчатому потолку вились пыльные пластиковые лозы, а между пластиковыми гроздями винограда свисали оплетенные бутылки из-под граппы. Пиццу готовили тут же, на глазах посетителей, которые приветствовали аплодисментами и криками «Bravo!» самые удачные кульбиты теста над головой невозмутимых людей, в прическах и движениях которых было столько же лукавства и задора, как и в том слове «Пиццерия» из моего далекого уже детства.
Нас, студентов, почему-то всегда обслуживал один и тот же официант – рослый, смуглый, с гривой нечесаных волос, чуть прихрамывающий на одну ногу. Он постоянно выкрикивал какие-то итальянские слова – Napoli! Chao! Roma! Si! Bella! Del casa! Signore! - и фальшиво напевал итальянские арии. С нашей интернациональной компанией – Бразилия, Уругвай, Молдова, Германия, Шотландия, Украина и Грузия – он говорил на ломаном английском, сопровождая каждую фразу музыкальными пассажами и трелями на итальянском языке. Но вот однажды с нами оказалось сразу двое итальянцев; послушав его, они сообщили нам, что человек этот произносит бессмысленный набор слов, а акцент выдает в нем румына… Но кто знает, может, румыны не без оснований полагают себя потомками древних римлян? Во всяком случае, в этой пиццерии и пицца, и лазанья были бесподобны.
Через много лет мне довелось сопровождать моих немецких коллег в их научной экспедиции в Украину. Мы побывали с ними в Киеве, Харькове, Полтаве и Николаеве. Как всякий местный житель, я ничему не удивлялся; немцы удивлялись всему. В Харькове их удивила любезность, компетентность и предупредительность чиновников – ведь в Киеве все отмахивались от назойливых немцев с их подозрительным желанием «помочь вам провести необходимые реформы». В Полтаве, правда, местная администрация встретила немцев в штыки, грубо отказалась предоставлять какую-либо информацию и даже прямо объявила моих перепуганных коллег шпионами. К счастью, впечатление от города было спасено безукоризненной чистотой прекрасных улиц, хорошими отелями и отлично налаженной работой такси, готового явиться по первому зову и отвезти пассажира согласно тарифу на любое расстояние - от 100 метров. А из полтавских ресторанов немцы просто не могли выйти – такой кухни в своих странствиях по миру они еще не пробовали. Там же, в Полтаве, мы повстречали немецкого фермера, который по поручению правительства Германии приехал обучать украинских фермеров. Сказал, что его контракт выполнен, но домой он не поедет – теперь его дом в Полтаве. Неудивительно, наверное, что пицца в Полтаве тоже была на уровне - не хуже римской.
И только Николаев разочаровал немцев по всем статьям. Прежде всего, вожделенные чиновники отказывались беседовать с немцами официально, а в неофициальном качестве, прикрываясь газетами и оглядываясь, сообщали только порочащие других чиновников сведения и ничего по сути исследования, которое проводили немцы. В отеле немцев обидели: во-первых, перед нашим приездом уволился администратор, и то ли сжег, то ли выбросил все записи о бронировании. К счастью, нашлись свободные номера; однако вечером немцы были скандализированы тем, что их переселили в другие номера, при этом не постеснявшись самостоятельно сложить все их вещи обратно в чемоданы и доставить эти чемоданы в плохонькие комнатки без кондиционеров (это при 50-градусной жаре!).
Рекомендованный администратором ресторан – «туда сам губернатор гостей из Киева возит» - оказался чем-то из разряда страшилок об экваториальной Африке. В заливе Южного Буга, на поверхности буйно цветущей воды, среди дохлой рыбы и прочего неароматного мусора покачивался огромный ржавый понтон, вероятно, потерянный военными или украденный у них. Над понтоном висело плотное, напряженно гудящее облако насекомых. Бифштексы здесь готовили из свинины, едва прожаривали и подавали с пугающим количеством крови – можно было себе вообразить, что мясо взято у живого животного или что повару кто-то прямо над этим «бифштексом» перерезал горло. Солянка пряталась под двухсантиметровым слоем янтарного жира; будучи извлеченной из-под него, она дурно пахла и медленно пенилась… В общем, немцы должны были составить себе самое невыгодное впечатление о местном губернаторе и его гостях из Киева.
Была в Николаеве и пицца. Вечером, после безуспешных попыток что-то выяснить у местных чиновников и пообедать, приунывшие немцы под моим руководством брели по самой красивой улице города – Советской. Они не замечали ни старинных особняков времен русско-турецких войн, ни высоченных платанов, возносивших на своих нежно-зеленых ногах целые рощи радостно трепещущих листьев, нет, ничего они не замечали. Наверное, тосковали по родному Берлину, где всегда и во всем только полный порядок, ясность и культура, а пища изобильна, питательна и сдобрена вкуснейшим пивом, сваренным по 500-летним законам о чистоте этого напитка… И вот, когда, казалось, немцы были готовы зарыдать от отчаяния, перед нами предстал дом, как будто вырезанный из испанской открытки. Пиццерия Casa De Toro – гласила вывеска. Мы вошли.
И вид дома, и вывеска обманули. Остальное и напоминало все нами испытанное, что мы уже считали типично николаевским, и было им. Пицца – ну, разумеется, пицца! – превзошла даже «бифштекс» и «солянку». Пицца носила веселое имя «гавайская», что, по идее, предполагало курицу и ананасы. Плотная основа толщиной около сантиметра была не раскатана, а спрессована – из нее вполне можно было вырезать подошвы для пары сандалий, и они прослужили бы верой и правдой до первых осенних дождей. В качестве начинки предлагалась смесь зеленого горошка, кукурузы и риса – такие смеси в замороженном виде продаются сейчас во всех супермаркетах… Отчаяние и ностальгия немцев приобрели эпический размах.
Наверное, я слишком критично после этого думал об отечественной кухне, даже критичнее, чем немцы, потому что мое мнение о ней было восстановлено кухней немецкой. Зимой следующего года я был по делам в Берлине; отправившись погулять, я проголодался и зашел в итальянский ресторан. Все цены в нем были интригующим образом снабжены пометкой «-50%». Руководствуясь фото – о, это было не фото, это был портрет пиццы кисти Рафаэля! - я заказал пиццу. Мне принесли огромный раскисший в белом грибном соусе блин, на котором стояла небольшая копна шпината. Я и пробовать не стал… Потом, правда, немецкие друзья отвели меня в настоящий итальянский немецкий ресторан, который я до сих пор вспоминаю, цокая языком, закатывая глаза и испытывая сильнейшее желание спеть что-нибудь восторженное, Fratelli d'Italia, например... Наверное, и у нас где-то, наряду с ненастоящими, есть настоящий итальянский украинский ресторан?
На этом мой рассказ прервался – пицца была съедена, обед окончен, уже вовсю трезвонили телефоны, факсы выпрастывали сообщения, в двери столовой заглядывали курьеры и клиенты. Ну что же, продолжу в следующий раз… За работу!
2013 г.
адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=511639
Рубрика: Лирика
дата надходження 16.07.2014
автор: Максим Тарасівський