ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ "Всего и надо, что вчитаться — боже мой…"

ПОСВЯЩЕНИЕ  ПОЭТУ.  
В  ЭТИ  ЯНВАРСКИЕ  ДНИ  ГОДОВЩИНА  ЕГО  РОЖДЕНИЯ  И  УХОДА...  ПОЭТЫ  НЕ  УМИРАЮТ!
                                                       ***

«В  нем  была  драгоценная  любовь  к  скорбям  —  amor  fati,  —  которая  достается  поэтам  как  крест  и  как  дар.  Плакальщик  и  печальник,  наш  вечный  Пьеро,  белая  ворона  среди  здравомыслящих  и  комильфотных  московских  поэтов…»  (Олеся  Николаева).


Вместо  эпилога.  Ю.  Левитанский

А  что  же  будет  дальше,  что  же  дальше,
уже  за  той  чертой,  за  тем  порогом?
А  дальше  будет  фабула  иная
и  новым  завершится  эпилогом.

И,  не  чураясь  фабулы  вчерашней,
пока  другая  наново  творится,
неповторимость  этого  мгновенья
в  каком-то  новом  лике  отразится.

И  станет  совершенно  очевидным,
пока  торится  новая  дорога,
что  в  эпилоге  были  уже  зерна
и  нового  начала  и  пролога.

И  снова  будет  дождь  бродить  по  саду,
и  будет  пахнуть  сад  светло  и  влажно.
А  будет  это  с  нами  иль  не  с  нами  —
по  существу,  не  так  уж  это  важно.

И  кто-то  вскрикнет:  —  Нет,  не  уезжайте!
Я  пропаду,  пущусь  за  Вами  следом!..  —
А  будет  это  с  нами  иль  с  другими  —
в  конечном  счете,  суть  уже  не  в  этом.

И  кто-то  от  обиды  задохнется,
и  кто-то  от  восторга  онемеет…
А  будет  это  с  нами  или  с  кем-то  —
в  конце  концов,  значенья  не  имеет.



***
День  все  быстрее  на  убыль
катится  вниз  по  прямой.
Ветка  сирени  и  Врубель.
Свет  фиолетовый  мой.

Та  же  как  будто  палитра,
сад,  и  ограда,  и  дом.
Тихие,  словно  молитва,
вербы  над  тихим  прудом.

Только  листы  обгорели
в  медленном  этом  огне.
Синий  дымок  акварели.
Ветка  сирени  в  окне.

Господи,  ветка  сирени,
все-таки  ты  не  спеши
речь  заводить  о  старенье
этой  заблудшей  глуши,

этого  бедного  края,
этих  старинных  лесов,
где,  вдалеке  замирая,
сдавленный  катится  зов,

звук  пасторальной  свирели
в  этой  округе  немой…
Врубель  и  ветка  сирени.
Свет  фиолетовый  мой.

Это  как  бы  постаренье,
в  сущности,  может,  всего
только  и  есть  повторенье
темы  заглавной  его.

И  за  разводами  снега
вдруг  обнаружится  след
синих  предгорий  Казбека,
тень  золотых  эполет,

и  за  стеной  глухомани,
словно  рисунок  в  альбом,
парус  проступит  в  тумане,
в  том  же,  еще  голубом,

и  стародавняя  тема
примет  иной  оборот…
Лермонтов.  Облако.  Демон.
Крыльев  упругий  полет.

И,  словно  судно  к  причалу
в  день  возвращенья  домой,
вновь  устремится  к  началу
свет  фиолетовый  мой.

1991

***

Если  бы  я  мог  начать  сначала
бренное  свое  существованье,
я  бы  прожил  жизнь  свою  не  так  —
прожил  бы  я  жизнь  мою  иначе.
Я  не  стал  бы  делать  то  и  то.
Я  сумел  бы  сделать  то  и  это.
Не  туда  пошел  бы,  а  туда.
С  теми  бы  поехал,  а  не  с  теми.
Зная  точно,  что  и  почему,
я  бы  все  иною  меркой  мерил.
Ни  за  что  не  верил  бы  тому,
а  тому  и  этому  бы  верил.
Я  бы  то  и  это  совершил.
Я  бы  от  того-то  отказался,
Те  и  те  вопросы  разрешил,
тех  и  тех  вопросов  не  касался.
Словом,
получив  своё  вдвойне,
радуясь  такой  своей  удаче,
эту,  вновь  дарованную  мне,
прожил  бы  я  жизнь  свою  иначе.
И  в  преддверье  стужи  ледяной,
у  конца  второй  моей  дороги,
тихий,
убеленный  сединой,
я  подвел  бы  грустные  итоги.
И  в  конце
повторного  пути,
у  того  последнего  причала,

я  сказал  бы  —  господи,  прости,
дай  начать  мне,  господи,  сначала!
Ибо  жизнь,
она  мне  и  сама
столько  раз  давала  убедиться  —
поздний  опыт  зрелого  ума
возрасту  другому  не  годится.
Да  и  сколько  жизней  не  живи  —
как  бы  эту  лодку  не  ломало  —
сколько  в  этом  море  не  плыви  —
все  равно  покажется,  что  мало.
Грозный  царь  на  бронзовом  коне,
Саркофаги  Греции  и  Рима.
Жизнь  моя,
люблю  тебя  вдвойне
и  за  то,  что  ты  неповторима.
Благодарен  ветру  и  звезде,
Звукам  водопада  и  свирели,
…  Струйка  дыма.
Капля  на  листе.
Грозовое  облако  сирени.
Ветер  и  звезду  благодарю.
Песенку  прошу,  чтоб  не  молчала.
—  Господи,  всевышний!  —  говорю.  —
Если  бы  мне  все  это  сначала!


(Из  книги  «День  такой-то»)

Портрет

Черной  краской  на  бумаге  ватманской
мой  портрет  нарисовала  девочка.
Смотрят  на  портрет  мои  знакомые,
говорят:  —  Ну,  просто  замечательно!

А  с  портрета  я  смотрю  растерянно.
У  меня  усы  висят  обиженно.
Руки  мои  черные  раскинуты  —
я  стою  как  ветряная  мельница.

Ничего  в  портрете  нет  случайного.
Просто  дети  очень  наблюдательны.
Что  за  простодушье  и  доверчивость
в  этой  милой  их  неискушенности!

Акварелью  рисовала  девочка
все,  что  она  видела  и  слышала.
Короля  нарисовала  голого,
на  редиску  красную  похожего.

Дурака  нарисовала  круглого
с  головою  маленькой,  как  пуговка.
Человека  грустного  и  странного,
что  руками  машет,  словно  мельница.

Все  восхищены  рисунком  девочки,
кистью  ее  зоркою  и  дерзкою,
признаком  искусства  настоящего  —
этой  непосредственностью  детскою.

(Из  книги  «Земное  небо»)

       ***

Молитва  о  возвращенье

Семимиллионный  город  не  станет  меньше,
если  один  человек  из  него  уехал.
Но  вот  один  человек  из  него  уехал,
и  город  огромный  вымер  и  опустел.

И  вот  я  иду  по  этой  пустой  пустыне,
куда  я  иду,  зачем  я  иду,  не  знаю,
который  уж  день  вокруг  никого  не  вижу,
и  только  песок  скрипит  на  моих  зубах.

Прости,  о  семимиллионный  великий  город,
о  семь  миллионов  добрых  моих  сограждан,
но  я  не  могу  без  этого  человека,
и  мне  никого  не  надо,  кроме  него.

Любимая,  мой  ребенок,  моя  невеста,
мой  праздник,  мое  мученье,
мой  грешный  ангел,
молю  тебя,  как  о  милости,  —  возвращайся,
я  больше  ни  дня  не  вынесу  без  тебя!

(О  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась,
о  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась,
о  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась,
ну,  что  тебе  стоит,  Господи,  сделать  так!)

И  вот  я  стою  один  посреди  пустыни,
стотысячный  раз  повторяя,  как  заклинанье,
то  имя,  которое  сам  я  тебе  придумал,
единственное,  известное  только  мне.

Дитя  мое,  моя  мука,  мое  спасенье,
мой  вымысел,  наважденье,  фата-моргана,
синичка  в  бездонном  небе  моей  пустыни,
молю  тебя,  как  о  милости,  —  возвратись!

(О  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась,
о  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась,
о  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась,
ну,  что  тебе  стоит,  Господи,  сделать  так!)

И  вот  на  песке  стою,  преклонив  колена,
стотысячный  раз  повторяя  свою  молитву,
и  чувствую  —
мой  рассудок  уже  мутится,
и  речь  моя  все  невнятнее  и  темней.

Любимая,  мой  ребенок,  моя  невеста
(но  я  не  могу  без  этого  человека),
мой  праздник,  мое  мученье,
мой  грешный  ангел
(но  мне  никого  не  надо,  кроме  него),

мой  вымысел,  наважденье,  фата-моргана
(о  Господи,  сделай  так,  чтоб  она  вернулась),
синичка  в  бездонном  небе  моей  пустыни
(ну  что  тебе  стоит,  Господи,  сделать  так!)

(Из  книги  «День  такой-то»)

адреса: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=394325
Рубрика: Посвящение
дата надходження 21.01.2013
автор: Лана Сянська