… и даже во тьме кромешной я вспомню тебя, я вспомню
всю целиком тебя, – ни пыльную каменоломню
города, ни пылкую связь, которая постепенно
с Евтерпой оборвалась. Да, вспомню тебя. Колено
помню. И губы, словно шепчущие мне что-то
нечленораздельное… но всё же какого чёрта
память хранит ни свет, сравнимый с лучами солнца,
ни пламень, который больше в душе не бьётся,
да нечто такое, что лишь с чернотою схоже,
или – с тем, что внутри у нас? Хочется крикнуть: «боже»,
но дело во тьме, – не в слове, звучавшем прежде,
поэтому даже во тьме кромешной… Даже во тьме кромешной
твоя чернота была мне видна. Она заливалась в очи,
точно чернила. Текла по рукам. Темней непроглядной ночи
казались глаза твои. Мы покидали город. И этот город
желтками всех окон, ещё не ослепших, стремился взор от
исчадья сего отвести, хоть возможно, ослепнув, друг твой
думал о радуге чувств, о том, что теперь и ртутный
столбик бы пригодился. Может, и кровь. Помутился ль разум?
Но в черноте твоей весь мир мне казался красным:
мозг мой смешал цвета, – чтоб космос твой звездочетом
наблюдать через красное что-то на чём-то чёрном.
Глубоко, оригинально, индивидуально, ощутимо... 
