|
Знакомьтесь: Веня!
Жил-был в стране непуганых идиотов, в деревне некультурно пьющих и условно живущих форм организации материи славный парень Веня Буравчик. Почему Буравчик, отчего Буравчик – о том Нестор Баснописец умалчивает, потому, наверное, что нам с вами знать этого не положено. Ради нашей же безопасности: из таких любопытствующих Веня еще в карапузистые времена промокашки делал и использовал по назначению.
А вообще, он ничего, этот Буравчик: душа – форточка, голова – ученый совет академии наук, да и по секрету сказать, Лобачевский был его прапрадедушка. Только Веня об этом не распространяется. Из скромности.
Зато каждый абориген Талалаевки знает: если Буравчика нечаянно задеть – вай, что будет! – самые ядреные матерщинники градов русских зардятся кумачами, как тургеневские барышни перед филеями суданских павианов, - умеет, как говорится, припечатать изящным народным конструктом.
Еще Веня гордый – со столичными звиздульками на одном гектаре тараканов выгуливать не станет, а менеджерьё с тазовой мускулатурой, деформированной под офисное ортопедическое кресло, и прочих шопопотребляторов относит к классу простатитных протистов и ведет себя с ними соотвествующе – ловит на них карася, или травит противоглистным пирантелом. Но для всех жителей Талалаевки, её окрестностей и округлостей Веня Буравчик – свой и в доску, и в лопату, как потный армяк – допетровскому холопу. А вообще, как я уже говорил, герой мой предисловий о себе не любит, ибо скромен, аки агнец тонкорунный, потому обойдется читатель вышесказанным. Зарисовки о Вене автор ведет потихоньку, скрываясь от его тротилового нрава в чуланчике между ободранным глухим петухом и окотившейся кошкой, под постоянной угрозой куриной бомбардировки, а потому, если явится однажды к читателю славный малый Буравчик в образе разъяренного Зевеса, гневно потрясающего наслюнявленным бедным сочинителем опусом, просьба не сказывать о местонахождении полевого бункера, потому что Веня вынет селезенку через ухо, завяжет её бантиком, приделает обратно и скажет, что так и было – уж таков этот паря!
1.Коза
Солнышко еще безбожно дрыхнет, косолапо почесываясь на небесной перине; коровы еще не начали жевать друг другу хвосты; раскорячившись, видит во сне Монте-Карло вороватый голова, и топленое молоко – рядовые талалаевцы; сверчки еще скрыпят, как батальон солдат в новых хромовых сапогах; а Веня Буравчик уже на ногах. У него сегодня знаменательный день – позавчера он вылечил геморрой, а отметить событие как-то замешкался.
Веня сидит на колченогой кровати в ромашковых семейных трусах и вожделенно смотрит на ходики, телепатируя им жгучее желание скорейшего открытия магазина. Кажется, что даже ромашковые трусы очень ждут этого архиважного эпохального события. Часы агрессивной суггестии не поддаются; недвижные стрелки, невозмутимые, как мегалит Стоунхенджа, своим независимым видом раздражают Веню. Баллистической ракетой летит в часы тапочек. Часы презрительно встикивают. Тапочек разбивается. Ромашковые трусы угрюмо безмолвствуют и безнадежно продолжают ждать.
Но вот злополучное солнышко засветило Вене в глаз. Ураган Катрина ввихрился в брюки, вырвал дверной косяк, вылился на улицу и полетел по ней грациозной косулей, взбрыкивая на поворотах от восторга и душевной симфонии.
И кончилась бы история прозаично и счастливо, не разбей Веня бутылки. В своем чуланчике я слышал дикие вопли, похожие на причитания плакальщиц после кончины Сталина, которыми сопровождал Буравчик панихиду по безвременно скончавшейся спиртосодержащей жидкости. Поверьте, с булгаковской Аннушкой и Берлиозом все было куда менее драматично. «Ах ты, бабка твоя поддедулина», - орошал самобытным фольклором заспанную округу безутешный Веня. Поминал он и прочих родственников бутылки, которых у неё никогда не было.
Так и сошел бы Буравчик с великодержавного своего ума от горя, сидя на манер васнецовской Аленушки у стеклянной тушки, вперив в неё неподвижный бирюзовый взгляд, не случись поблизости Михеича, закадычного Вениного друга. Закадычным слыл он оттого, что Буравчик, упившись до помутнения хрусталика и трещины мозжечка, частенько таскал товарища за кадык.
Михеич был похож на черта, бежавшего из ада из-за дресс-кодовых и фэйсконтрольных репрессий: борода – помелом (такой не имел даже лорд Ченслер, клавший буйную растительность в собственный карман); глаза – бешеные, то ли как у базедового больного, то ли как у собаки Баскервилей, наевшейся пургену; сам худющий, как нога петуха-туберкулёзника, и вообще напоминает больше не человека, а ископаемого тираннозавра из лондонского Музея естествознания, с той только разницей, что тираннозавры не пьют денатурат. Взволнован он был так, будто под пятки ему сунули фальшфейер и подожгли. «Выручай, Веня, коза моя в яму рухнула», - завизжал Михеич ржавым лобзиком. Буравчик ещё находился в прострации и ответил без разбору: чего, мол, щучий хвост, суганяка разэдакая, атмосферу возмущаешь? Присоветовал яму с женой звукоизоляцией покрыть, да шифером застелить, чтоб ни одна МИ-6 не нашла. Это, мол, и хорьку позорному ясно солнышко.
Оказалось, однако, что коза натуральная, с рогами, единственная, дойная и любимая почти так же, как деруны со сметаной. А яма – в палисаднике, Михеич под автономную канализацию выковырил.
Чуткое и отзывчивое сердце Вени почуяло человеколюбивым миокардом, что другу можно небезвозмездно помочь и таки отпраздновать день победы могучего организма над геморроем. Выпростав катигорошковую богатырскую грудь, Буравчик командорским противотанковым шагом двинул к обители козьей юдоли, а чуть менее командорской, подтявкивающей трусцой валандался рядом обеспокоенный Михеич.
На месте происшествия картина была следующая: во глубине талалаевских руд хранили гордое молчанье два печальных глаза. Не менее печальные рога как будто ещё больше заострились от постигшего их несчастья. «Дурында стоеросовая, угораздило же», - моргал на козу озадаченный Веня. «Знаю, что дурында, вызволи, милчеловек, а я тебе покажу, где Михеич заначку крысит», - моргала в ответ коза.
Михеич предложил протянуть под пузом животины ремни и рукотворным макаром извлечь её на свет божий. Палата же лордов в лобачевском челе Вени рассуждала иначе: хиломощий, жидковатый Михеич рухнет к козе вместе со своим бородатым довеском, придется самому вытаскивать обоих. Перспектива эта не улыбалась Буравчику, страдавшему по весне и осени хондрозом, пробиравшим его от затылочной чакры до седалищного нерва. Поэтому Венино решение было, как всегда, гениально и просто. Провозгласив для потомков очередной шедевр «Суши кальсоны, Михеич, сейчас будет парад планет», он приказал тащить щебень. Коза, мол, на нем погарцует, утрамбует, да и выберется сама. «Тоже мне, Иона в чреве кита, пленница Барсова ущелья, раскудах-так-так твоего братца Иванушку. Держись за компост, коза, сейчас дискотека начнется, Эйс Вентура это я», - Веня потирал руки.
Через полчаса совместных усилий в пользу погребенного животного Михеич промычал не особо жизнерадостно: «эдак от неё одни рога останутся». Коза стояла монументом вождям революции, невозмутимая и окаменевшая, не отличаясь, видимо, сообразительностью лягушки, взбившей из молока масло. «Тупорогого умонастроения мадама», - подумали оба. Веня вспомнил об эксперименте, в котором макак обучали копированию чужого поведения и начал яростно топать ногами, чем-то напоминая Моргунова, танцующего твист в гайдаевской «Кавказской пленнице». Коза напоминала персонаж другого фильма – мутичного глыбовидного индейца из «Кукушкиного гнезда» Кизи. Михеич не напоминал никого, потому что кино не любил, зато осатанело вращая своим помелом, аранжировал эту безумную картину Дали вувузеловыми возгласами «топчи, проклятая!!!».
Привлеченное странными дикими воплями соседа, как жирный шершень – пахучим цветнем, полагая, что во дворе Михеича разыгрываются увлекательные сексуальные игры, из-за забора выглянуло явление из репинского «Не ждали» - Ганя Пузырь, тот самый, которому в прошлом году попала в нос муха, и который, извлекая её пинцетом, умудрился едва не произвести себе самолично лоботомию.
Увидев пританцовывающего Веню и горлопанящего соседа, Пузырь покатился со смеху с забора и гоготал так, что увеличилась печень, но вскоре любопытство, дружеская солидарность и кулак Буравчика диаметром с бубен племени людоедов-вамбутти оказали свое транквилизирующее действие, и уже трое сочувствующих чесали тыквы около наполовину заваленной щебнем бедовой козы, у которой, будь она человеком, открылась бы генетическая память предков времен кремлевских застенков опричнины.
Конгрегация глубокомысленно заседала. Коза начала икать. Что делать? Михеич Чернышевского в школе прогулял, не знает. Пузырь тоже одни этикетки читает. Только Веня сопит парогенератором Керхер и гениальные такелажные идеи продуцирует бизоновыми стадами. Бросив компании назидательное «без фурдыбобелей мне тут, лямблии тонкокишечные, я туда и оттуда», Буравчик с боевым кличем эскадрона гусар летучих резвым мустангом Сетона-Томпсона понесся к дому напротив, где обитал запойный житель Талалаевки Трофим Чуб, счастливый обладатель единственных на деревне и неповторимых «Жигулей». Собственно, большой загадкой до сих пор остается факт наличия присутствия копейки у Чуба, пропившего не только все свои портки, но и алюминий с крыши сельсовета. Трофим берег родные «Жигулята» как роговицу ока и говорил, что это память от близкой его сердцу и горячо любимой двоюродной бабушки из села Засосного, расположенного за живописным сосновым бором.
Хотел Веня просить Чуба о машине, но застал его в самом дурном расположении, а именно между двумя батареями: одной – обрезанной, другой – бутылочной. Монтажем последней, судя по всему, Трофим занимался с месяц, так как хвост её был далеко за пределами фантазии 38-ми попугаев. Чуб заросшего Чуба не уступал оселедцу казака Голоты, а сам он похож был на мериносовую овцу на склоне шотландского холма. Амбре над этим образом и подобием господним стояло такое, что если бы аллигаторы, у которых на Миссисипи начался от него метеоризм, умели писать и сутяжничать, Гаагский суд лишился бы покоя.
Веня прихватил ключи и повез копейку на выпас к палисаднику Михеича.
Многострадальную козу подхомутали тем, что под руку случилось, через заборную перекладину апнули похожий на макаронину трос, благословили животное на старт, предусмотрев возможность сбрасывания вспомогательных козьих ступеней при выходе на орбиту. И уж запустил Веня двигатель, и уж повисла коза над своим казематом, но в это время…
…в логовище зеленого Змея Горыныча Трофим Чуб открыл воспаленные соловые глаза. Первым натюрмортом, увиденным в окне воспрявшим ото сна пьянчугой, была порхающая в поднебесье коза с раскачивающимся в ритме «Апассионаты» выменем и рогами то ли Сатира, то ли самого Асмодея…Сей прискорбный факт Трофим воспринял как-то болезненно. «Допился!!! Допился, боров полосатый! Скоро пингвины на чай заходить будут!», - Чуб взвизгнул, осенил себя крестным знамением и со скоростью ядра, на котором путешествовал на Луну Мюнхгаузен, бросился к своим «Жигулям», имея честное намерение тотчас же сдаться в городскую чудильню под капельницу и прочее облагораживание организма. «Уж больно страшно, голубчик», - душераздирающе будет шептать главврачу Чуб, вцепившись в докторскую ногу клопом, - уже после того, как, обезумевший, вышвырнет из «Жигулят» Веню со товарищи, как завизжат педали, как взлетит ангелом легкокрылым несчастная коза, как сломается от контузии воздушной волной радар постового, как возникнет в Талалаевке легенда об НЛО, мчащемся со скоростью передачи информации по гигабитной сетевой карте.
Читатель! Я не видел, что происходило на трассе с незадачливым животным – из курятника не уследишь за подробностями. Слышал только как предполагал Веня, что в тот момент, когда Чуб тронул свою колымагу, коза, должно быть, обозревала природные достопримечательности Бангладеша и дивила уссурийских тигров. А по Талалаевке молва пошла, будто на протяжении всех 40 км до административного центра метала коза снопы искр и молнии, как Серебряное Копытце у Бажова – драгоценные камушки.
Потрясло всех чудное происшествие. Особенно козу потрясло. С неделю её, бедную, трясло в лихорадке так, что живи она в Калифорнии, где врачи собак от неврозов лечат, диагностировали бы ей посттравматическое стрессовое расстройство. Одного Веню Буравчика не потрясло, а осенило. Смекнул он живехонько, что к чему, да и выкупил у Михеича козу-шумахершу за понюшку конопли.
Свёз спринтерку в столицу сумасбродную, организовал там козьи бега и сорвал куш на тотализаторе, да не простой куш, а валютный. Победительница в «Таймс» попала, а Михеичу Веня корову подарил и плазму «Панасоник» (над полатями повесить), а когда тот смущаться стал, ласково журил: «ну ты еще поерепенься, сколопендра косматая, праздник у нас, или попокатепетль?». Козе Буравчик копытца бриллиантами инкрустировал, а для душевной благотворности изнервированной мученицы в сарай музыкальный центр купил. Коза Моцарта слушает и ни разу не волнуется. Туристы на неё как на чудо дивное лупоглазить сбегаются, что-то бормочут и крестятся, а Веня строит планы: если коза замироточит, наладим в Талалаевке паломнические туры, настроим пентхаусов всем своим Чубам и Чубихам, докажем шейхам спесивым, что не только задним умом русский человек крепок, устроим пир на весь мир из горохового супа с черной икрой, и всему этому миру покажем, что такое могучий русский пук.
ID:
286795
Рубрика: Проза
дата надходження: 17.10.2011 14:08:06
© дата внесення змiн: 19.10.2011 18:52:18
автор: Max Jester
Вкажіть причину вашої скарги
|
