Лоре Герсовой.
…Ты сидела в купе одиноко,
Тусклым светом дышала, как рыба.
Привалила к загадочным окнам
Ночь горячие, черные глыбы.
Я вхожу, ставлю сумку в багажник.
Сел напротив – на краешек полки.
Ты взглянула задумчиво, влажно,
Будто бросила в воду иголки.
И они заскользили мальками.
Маргарита. А ночь – Мефистофель.
За окном полустанки мелькали,
Оттеняя торжественный профиль.
И вдруг понял, что значит бросаться
За перчаткою к бешеным тиграм.
Я пошел бы один – пусть их двадцать –
На кровавых на рыцарских играх.
Ты сидела. Молчала. И только
Чуть блестели глаза и улыбка.
Как большая лимонная долька,
Месяц дрогнул изменчиво, зыбко.
И леса захрустели, что пальцы,
Млечный Путь изогнулся нелепо,
Как большие упругие пяльцы
На узорчатой вышивке неба.
И бокалы морей застучали
Непонятным, загадочным тостом,
Возвещая, что это Начало,
А, быть может, конец, – очень просто.
Надо что-то сказать… Может, близко.
И уйдешь в одичавшую тьму ты.
Но тогда есть стоп-кран. И до визга
Запоют тормоза в сини мутной.
Надо что-то сказать… Но я понял,
Что на свете нет слов подходящих.
Ну, а было их столько, ты помнишь?
Золотистых, добротных, блестящих.
Есть слова – табуретки и койки,
Быт опутали пыльною сетью.
Для докладов – гладки до икотки,
Для любимых – их сеять не смейте.
Есть другие – кладут из в конверты,
Причесав и умыв – не топорщись.
Вы таким вот не очень-то верьте,
В них любезности лишь для пропорций.
Есть ещё. Их под пулями пели
И в костёрном продымленном танце.
…А сердца разлетались шрапнелью,
Так что меркли протуберанцы.
Есть слова для Шекспиров и нищих,
Для ученых и этих, … С «Бродвеев»…
Есть мещанам – о ценах и пище,
Есть знамён и салютов бодрее.
Есть последние… Только вот первых
Вы не ищите. Их нет ни в поэмах,
Нет ни в письмах, ни в клятвах, ни верах.
Не ищите. Их нет и в помине.
…В черновик иногда заберутся…
(Зачеркнуть, зачеркнуть поскорее),
Они в пульсах, горячие, бьются
И напалмом сердца наши греют.
Первых нет. Это знал я прекрасно.
Но ведь можно сказать и глазами.
Сколько чувств и заветных, и разных
Можно высказать чудом – глазами.
…А глаза мои серые очень,
Как земля на проталинах в марте,
Как ручьи, как октябрьские ночи,
Или тучи на выгнутых мачтах.
…А глаза мои серые очень.
Сквозь тугой свет запыленных окон
Не сказать вот такими ни строчки,
А сказать надо было ведь столько…
Но смотрел я. И таяли льдинки
В чуть раскосых глазах селенитских.
Ты окошко открыла. Хвоинки
Задышали в горячие лица.
И поплыли негромкие фразы,
Осыпаясь на чуткие рельсы.
Говорили о чем? Вспомнишь разве –
Это знают лишь шпалы да сердце.
На каких перекрестках суровых
Они снова всплывут на орбиты?
…Не ищите в них первого слова.
И последнего в них не ищите.
Наши песни ещё не допеты,
Еще грозы в пути не мешают.
...Мы в ладонях несем эстафету –
Этот маленький синенький шарик.
Шарик бурь и коварных затиший
(Где-то в прериях мечутся танки),
И ладони сойдутся, как крыша
(Где-то в прериях скачут мустанги).
Встань из серого пепла тумана
(Я смотрю в дали жгучие остро),
Встань из шквалов, штормов, ураганов,
Рядом шарик тащить чтоб по звездам.
Будут сердце мне рвать марафоны,
Барабаны судьбы ведь суровы.
Но горячим, расплавленным стоном
Твоё имя, как первое слово.
Будут сердце мне рвать марафоны,
Пусть срывается голос все тише.
О Земля, стань на миг микрофоном,
И, вселенная, верю, услышишь.
И легендою, страшной до дрожи,
Ночью, смятой в угрюмые складки,
Обелиск заскользит бездорожьем,
Осторожный, жилистый и гладкий.
И полями помчит – к земле плотно,
И былинка под камнем не хрустнет.
А на мраморе – тусклое фото,
Я, как в жизни, упрямый и грустный.
Хребты гор перебьёт и раздвинет,
Не утонет в волнищах стотонных.
Только чуть поседеет, как иней, –
Звёзды сядут с задумчивым звоном.
Я найду, что искал. Посвист ветра
Мелодичнее станет и тише.
Мы увидим друг друга… Портреты…
И ладони сойдутся, как крыша.
Будут рядом стоять обелиски.
Пусть их в пыль растирают невзгоды.
Я с тобою. И лунные диски
Проплывают, как в прежние годы.
Снимет шляпу пред этим Ромео,
И поклонится низко Джульетта,
И завьются, как чёрные змеи,
Тени тех, кто придет видеть это.
…А пока лишь купе. Ковыляет
Наш поезд по шпалам, по полю,
Проводник – сахар, чай – угощает,
Недоверчиво деньги мусоля.
Где-то поезд за рельсовым звоном
Разрывает огнями потёмки.
Ходит, может, другой по перрону,
Ну а ему, в общем, в подмётки…
Ты пьёшь чай. Белый сахар и зубы,
Чай в стакане особого вкуса,
Он заварен упруго и грубо,
В нём чаинки замешаны густо.
Вкус айвы и соломинки чёрной,
Что сгорела в пожаре до тени.
В подстаканники втиснуто чётко,
«Министерство путей сообщений».
Я люблю этот чай. И чаинки,
Что в стакане, как зной, раскалённом.
По какой непонятной причине
Стал он часто казаться солёным?
И глаза чуть темнеют от боли,
Только слышу гудков позывные.
Настроенье, внушенье – не спорю,
Только хлещут дожди затяжные,
Только звёзды мельчают и гаснут,
Только сердце – натянутым луком.
А пока что – купе. Но сурово и властно
Выплывает, как холод, разлука.
Надо что-то такое – на память…
Только что вот – никак не придумать.
Малахита прожиленный камень.
Нет… Нельзя… Это тоже… От друга.
Я с тоскою в карманах и сумке.
Перламутровый розовый ножик.
Подожди… Подожди… Дай подумать.
Два десятка затупленных ножек.
Нет, не то… А… Медаль золотая,
Оживают поляны Артека,
Голоса отзываются, тая.
Как блестящие ломтики снега.
Медаль дам тебе. Ну, и что? В коробку,
Ты положишь её и забудешь.
Вот тетрадка стихов. И я робко
Протянул, спрятав красные уши.
Но представилось вдруг виновато,
Как стихи захватают подруги,
Чтоб в альбомчик вписать розоватый.
И не встретились, нет, наши руки.
Есть еще подходящий подарок,
Он других долговечней, он внове,
Подарить тебе – было чтоб ярко –
Обновлённое гулкое слово.
Вот «Джанкой». Слово зноем и пылью,
Слово гудом чугунного гонга,
Это слово легендой и былью
Войдёт в сердце сурово и громко.
Или слово «Хурма». Словно хворост
Захрустевший, пожаром разжарен.
Или слово «Катран». Это голос,
Пронзающий бездны кинжалом.
Но ведь ты не поймёшь, что дороже
Нет ничего слов таких вот, не спетых.
…В небе звёздный горячий горошек,
Чуть колышимый сумрачным ветром.
И вдруг, зная, что делать не в праве,
В том купе, замерцавшем тревожно,
Я из рёберной крепкой оправы
Вынул сердца овал краснокожий.
О, девчонка – глаза неземные,
О, скуластый румянец до жара,
О, отныне в дороги земные
Вот земного подобие шара.
Это чудо веков неземное,
Как и ты. Это, может, планета.
Да, мне больно и грустно, не скрою,
Но смотри, сколько шири и света.
В нем отливы, приливы клокочут,
И случаются сердцетрясенья.
«Вот, бери. И с ним делай, что хочешь.
Уже принято твёрдо решенье».
"Ну, раз так… Вот мой адрес несложный,
Улица Ленина, пять и четыре.
Напиши, я отвечу… Быть может…"
Но я понял – держи карман шире.
Но я понял, что это игрушка –
Поиграешь и бросишь, конечно.
Это чувства утруска, усушка –
О, как род ваш бывает беспечен.
А мы тоже... Мы вас обнимаем, то в кино,
То в автобусах пыльных.
Мы клянёмся, потом забываем,
Превращаясь в жестоких, стожильных.
Да, мы любим тепло – ваши плечи,
Нам немного тепла бы и ласки.
Но мир чувств – он строптив и не вечен,
Забываем, стираем, как краску,
Мы из глаз ваши лица. Как грустно.
Мы не любим ваш мир. Он нам тесен.
Лицемерьем для нас ваши чувства,
И смех ваш в разряд сей занесен.
Мы обманем, вы только поверьте,
Мы из чёрствого слеплены теста.
А, бывает, что вспыхнут, как веер,
Наши чувства. Найдёшь себе место?
…Новый месяц из туч, из пелёнок…
И шагаем, асфальты вращая.
И целуем холодные морды колонок:
О, приди, о приди, неземная!
А потом забываем. Мы всё забываем.
Во доверчивы очень, вы проще.
…Мы летим, тьму и ночь разрывая,
И шуршат поседевшие рощи.
И огни. И огни светлой стаей
Сквозь глаза проплывают слезами.
Город твой в темноте вырастает.
Ты сказала: «Пора вот, слезаю».
И часы. И часы. На кронштейне.
Нет. Еще ведь не всё. До ступенек.
Я – на фоне вагона злой тенью.
О, сожги. Все мосты. К отступленью.
Ты глядишь. Чуть по-птичьи. Лукаво.
Я люблю. Поворот. Головы. Этот странный.
А твой взгляд всё струился отравой
В неостывшую, тёплую рану.
Мне от гулкого грозного века
Было сердце дано, словно факел.
Бодрым шагом я шел человека,
Вырастал и мужал с каждым шагом.
Что же есть еще в жизни священней?
(Вообще, ничего не случилось,
Лишь скользило по небу свеченье:
Мое сердце в ладонях лучилось).
И пошли, задрожали вагоны.
Ты вздохнула, наверно, от скуки.
«Ах, да. Это поезд. Уходит. По коням!» –
Я за шуткой скрыл боль от разлуки.
Стыл на столике чай недопитый.
На плафон – мотылек опалённый.
Стыл на столике чай недопитый.
Стал с тех пор он казаться солёным.
Я прилёг. Руки бросил за шею.
Надо мной ещё полка. Так низко.
И так долго лежал без движенья.
И сосал, как резинку, ириску.
Нет ни боли, ни горечи нету.
Пустота была одна только.
Вы поймете когда-нибудь эту
Пустоту, что петлёю из шёлка.
Ни друзей. Ни себя. Ни вагона.
Ни земли. Ни звезды. Ни галактик.
Только зубы сцепились до стона,
Ну, а поезд летит – головастик…
ID:
552557
Рубрика: Поезія, Лірика
дата надходження: 18.01.2015 08:05:33
© дата внесення змiн: 18.01.2015 08:05:33
автор: Арнэ Саксуэм
Вкажіть причину вашої скарги
|
