Не знаю, может вправду, мир другой
со мною где-то рядом существует.
Меж существами там царит покой,
и плоть незримая их не бунтует.
Их недостатки наши не грызут,
и хвори наших душ их не тревожат.
И, как себя, собратьев своих чтут,
и прошлое своё там не итожат,
как я в бессонницу из ночи в ночь,
в уме перебирая, словно чётки,
всё, что давным-давно умчалось прочь,
оставив только силуэт нечёткий.
Я, реставрируя события и дни,
пытаюсь их фиксировать строкою.
Бывает, приплетаются к ним сны,
не отдерёшь их старческой рукою.
А через время и не разобрать,
где правда, где миражность сновидений.
Каким-то образом они сумели встать
в один сюжет моих стихотворений.
Их содержание, конечно, мир другой,
не тот, которым я повязан с бытом,
где язва, своей дьявольской рукой,
мне преподносит разновидность пыток.
И я не просто вынужден терпеть,
чтоб не шокировать собою окруженье
и делать вид, что хочется мне петь.
Почто, зачем такое поведенье?
Неужто в этом человечья суть –
терпеть, не находя причин терпенья,
вопросами загромождать свой путь,
ища пути для их преодоленья?
