| Сторінки (1/10): | « | 1 | » |
Эта дорога одна во всем мире и она ведет тебя, пока ты, как пьяный, не можешь разобраться в своих ориентирах. Пусто. Ты оглядываешься и видишь ту же дорогу. Холодно. Весна пришла месяц назад и ее запах щекочет ноздри. Луна где-то слева, такая яркая и золотистая, окаймленная красноватой дымкой. Ты видишь. Ты еще можешь видеть. Рассвет близко, но ты не ждешь. Мягкий, отравленный обреченностью воздух. Еще усерднее заворачиваешься в свое серое пальто. Оно холодное, оно велико на тебя. Вдали мерцает свет в окне жилого дома, насыщенный, вкусный, как абрикосовое варенье. Недосягаемый и призрачный. Щемящее чувство, как будто если пойдешь на свет, не найдешь ни окна, ни дома. Ты же знаешь, что за тепло от него исходит и знаешь, куда идешь. Дорога ведет прямо. Она расплылась, и небо расплылось, думаешь, может, хоть камни под ногами реальные. Руки мерзнут. Руки сухие и холодные, как металл. Ветер срывает пальто.
Постепенно перед тобой вырастает город, такой же расплывчатый и седой, как дорога, и все же его отличает совсем иной троп. Тебя обступают бетонные исполины. Ты подходишь к одному из таких, человек на пункте выплевывает тебе свое ежедневное "пропуск". Даешь ему пропуск, мельком смотришь ему в глаза, а сам думаешь: "Неужели?". Еще год назад ты не был таким, сейчас бесполезно искать в твоих глазах утешения, вокруг них собралась тьма. "Человек" говорит тебе проходить. Ты бросаешь последний взгляд на улицу - рассвело. Здания как бы обсецвечены, шею ломит, пустота подступает ко внутренним границам и тебе уже все равно, куда. На входе тебя настигает залп звуков, слов, криков, смешанных, мгновенных неразбираемых, но тут же ты понимаешь: в зале никого нет. Показалось. Сколько еще будет таких "Показалось"?
Твой кабинет последний в конце длинного коридора. Кипа бумаг лежит на твоем рабочем столе. Темно. Буквы на бумаге вызывают специфическое чувство тошноты, как будто с каждым завитком своей подписи ты затягиваешь все сильнее петлю на своем горле. В окно брезжит слабый свет. День медленно уходит в никуда.
Вечер опускается, ты пишешь что-то под свет лампы. Липкая тень падает на противоположную стену. Металл оседает на твоих аллюминиевых пуговицах, на волосах, пиджаке, коже. Металл покрывает коркой твои ботинки. Пришел "важный человек", зашел без стука, говорил что-то громко и бессвязно, резал стальным голосом тишину, вышел. Разредил воздух. Ты хочешь сказать: "Разве не видно, что я не слышу? Разве не видно, что мне уже все равно?". Тебе не доверяют, это известно. "Ты хитришь" говорят тени. Их голоса маленькие, искаженные, скрипучие. "Ты хитришь" - читаешь ты в бетонных глазах охраняющего. Ты знаешь, что тени объявили тебе войну, ты числишься среди них только количественно. Ты им неугоден.
Ты проходишь корпуса и тебе открывается город. Он зажег тусклые желтые лампочки в многоэтажках. Где-то в таком же доме с такими же окнами зажег лампу твой друг. Дома частные горят ярче, в них еще живы толстые восковые свечи. Спиной чувствуешь присутствие того места, откуда ты вышел. Как гильотина, оно нависает над твоим простуженным горлом, вот-вот лезвие коснется кожи и связь оборвется. Сколько раз можно умереть за свою жизнь? Мысленно попрощаться с миром, с собой, приготовиться и шагнуть в пропасть абсолютно пустым. Но не завершить. Считается, что если после этого человек цел, то и смерть не наступила. А не уронил ли он часть своей души в бездну, над которой стоял? Сможет ли вспомнить и воссоздать в деталях то, что помнил минуту назад? Сможет ли он быть тем же человеком?
Ты идешь по широкой улице. Идешь медленно, чувствуя, как ноги касаются земли. Везде что-то незаметно движется, что-то негромко звучит, что-то пребывает в вечном обороте. "Я..." - слышится откуда-то из окна и обрывается. И ты продолжаешь:
Я думать о тебе люблю.
Когда роса на листьях рдеет,
Закат сквозь солнце холодеет
И невесомый, как идея,
Туман над речкою седеет.
Ты тяжело дышишь. Еще больше замедляешь шаг.
Я думать о тебе люблю,
Когда пьяней, чем запах винный,
То вдруг отрывистый, то длинный,
И сладострастный, и невинный,
Раздастся посвист соловьиный.
Я думать о тебе люблю.
Ты подходишь к высокому дереву, прислоняешься к нему лбом и закрываешь глаза. Какие тяжелые веки, какая тяжелая голова. Ты вцепляешься руками в кору, в груди невообразимо давит, у тебя выступают слезы. Ты дважды ударяешь дерево кулаком.
Ручей...
Ручей, ропща, во мрак струится.
И мост. И ночь. И голос птицы.
И я иду. И путь мой мнится
Письмом на двадцати страницах.
Ты смотришь в окна жилых домов. Люди в них как на ладони, такие простые и невинные, так нага и уязвима их жизнь в этих окнах. И каждый занят своим делом, и каждый о чем-то думает, что-то планирует, каждый из них живет. Как же далеко они находятся - думаешь ты, - как же безнадежно далеко.
Ты проходишь дома и видишь овраг. Уже довольно темно. Ты спускаешься.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок...
Ты садишься на большой серый камень. Вздыхаешь.
... Шевеля кандалами цепочек дверных.
Тяжесть становится совсем невыносимой, ты закрываешь лицо руками.
Петербург, я еще не хочу умирать!
От центральной площали далеко. Кварталом назад остался последний магазин. Куда ты идешь? Здесь тесно и затхло. Пытаешься замести следы?
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет
Первая тень выходит из-за дальнего дома и направляется к тебе. Ты поворачиваешься и ускоряешь шаг. Вторая выходит из кустов, растущих вдоль дороги. Впереди тебя идет третья, четвертая перелазит через забор, пятая выходит из дома...
Умрёшь — начнёшь опять сначала.
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь
Тени обступают, кольцо сужается и ты понимаешь исход. Ты смеешься, и твой смех рассыпается в густой тьме бледными искорками. Как же все это глупо! Одна из теней задает вопрос: "Спешите?". Звуки распадаются на мелкие частицы и поглощаются теплым ватным воздухом. Ты молчишь. Вдруг раздается хлопок.
Ты умер. Не помня себя, бежишь по улице, сворачиваешь в переулок, берешься за ручку двери... Нет, никто не откроет. Бежишь к вокзалу. Деревья проскальзывают, ноги попадают в выбоины, луна кажется тебе слепым металлическим глазом.
Тощий, весь в грязи, идет по улице кот. Его взгляд смазан, одно ухо цело лишь наполовину, а шерсть белого цвета отсвечивает желтоватым под фонарями. Кот неспокоен, он старается обходить наиболее темные, тянущие в трясину места. Белый кот ускоряет шаг, доходит до перекрестка. Навстречу ему несется на полном ходу черная машина. Он замирает. Звук приближается, фары слепят глаза. Кот не двигается. Он понимает: поздно. Как передать момент немного ужаса, застывшего в теле? Страх, пронизывающий и парализующий, страх, разрывающий плоть, страх, выдирающий жилы.
Дыхания не хватает, во рту кровавый привкус, ноги налились свинцом, руки наполнились ватой, глаза превратились в стекло. Чья-то рука выхватывает тебя и бросает на твердое: "Прячься!". Рука принадлежит женщине со светлой кожей, жилистым телом и голосом, похожим на тронутую струну. И ты думаешь: постой, я ведь, кажется, Вас знаю, точно знаю, только как Вас зовут? Дарья? Марина? Валентина? В чугунной голове мысли путаются, как водоросли.
Ты выходишь на станции неизвестного города и направляешься к неизвестному дому. Смотришь на руки - целы и невредимы. Только как зовут ту женщину? Лилия? Светлана? Юлия? Любовь?
Небосвод озаряется металлическим блеском и ты даже не подумаешь, что свое имя точно так же безвозвратно забыл.
Белый кот сворачивает за угол.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=771139
рубрика: Проза, Лирика любви
дата поступления 13.01.2018
- Собирайся, Виктор, мы выезжаем. - Высокая смуглая женщина бросает ему на одеяло тяжелую кожаную куртку маслянисто-горчичного цвета, отчего он просыпается. Один в холодной квартире. Ранняя весна. Ветер дует в разбитое окно. Один и тот же сон сопровождает каждое утро Виктора. "Марина" - теплится где-то внутри. И хочется крикнуть в окружающую пустоту: "Разве может не быть человека, которого видишь каждый день?". Собственно, у этого воспоминания было продолжение, которое он спрятал в самые дальние архивы разума, надеясь его навсегда забыть. Минут за пятнадцать он успевает одеться, умыться холодной водой и выйти на улицу послевоенного города, прихватив с собой один только чемодан. Так начинается каждое его утро. Но сегодня все было несколько иначе. Виктор проснулся от стука в окно. Встал и окинул рассеянным взглядом комнату. Воздух был дик и глух, как будто это ветер принес с собой смятение и робость. В окно постучали второй раз. Виктор быстро оделся и вышел. Возле дома была его сотрудница, Лена, приземистая женщина лет сорока пяти, она стояла в темно-сером плаще посреди улицы, полной мягкого, золотисто-розового света.
- Доброе утро.
- Проходи.
Они вошли в дом.
- Присядь. Ты по делу?
- Да, наверное... - Сонные звуки терялись в окружающей тишине. - Виктор, ты можешь мне помочь?
- Смотря, чем.
- У меня есть одна девочка... Дочь дальней родственницы. Она болезный ребенок. Нужен кто-то, кто мог бы за ней присмотреть после того, как я уеду.
- Так ты уезжаешь?
Лена стыдливо опустила глаза.
- А можно было раньше сказать?
- Раз не говорила, значит, нельзя.
- Ладно, и что я должен буду делать?
- Приходить к ней, желательно, каждый день, приносить немного еды и готовить к школе.
- А после куда ее?
- Ну, вот откроется интернат и...
- Да?
- А куда еще? - Она развела руками, - Мать умерла рано, отец числится, как без вести пропавший. Может, еще вернется, но...
- Но.
- Маловероятно.
- А ты?
- А что я? У меня свои дети есть, зачем мне она еще?
- Ну как... А что, больше совсем никого нет?
- Пару раз пыталась пристроить к знакомым, она отовсюду сбегает.
- Почему?
- Не знаю.- Ее лицо выражало деланное изумление.
Виктор вздохнул, поняв всю необратимость ситуации.
- Вот тебе на первый раз. - Лена вытащила из сумки небольшой узелок. - Отнеси сегодня, если можешь.
- Так ты сегодня едешь?
- Нет, но сегодня не могу.
- А куда нести?
- Знаешь разрушенную фабрику по дороге в поселок?
- Где-то километр отсюда. Знаю.
Они вышли на улицу.
- А я еду... - У Лены в глазах загорелись оживленные искорки, совсем как это светлое утро.
- Домой?
- Домой. А ты держись тут. - Она похлопала Виктора по плечу и, снова потупив глаза, поспешила уйти.
"С какой радостью она возвращается" - думал Виктор, смотря вслед удаляющейся темной фигуре, - "а я никогда уже не вернусь".
И пошел по дороге в поле. Вокруг были выбеленные дома, выцветшие весенние дороги и деревья, все какие-то невысокие, ветер качал их из стороны в сторону. Вокруг не было ни души. Странный какой-то город, - думал Виктор, - все в нем раннее, тихое, недозрелое, не такое, как надо.
Арина сидела на полу в слепом помещении фабрики, которое сделалось ее комнатой, обхватив ноги руками и уткнувшись носом в колени. Дверь с грохотом распахнулась, в комнату ворвался ослепляющий свет. На пороге стоял силуэт мужчины с чемоданом в руках. Ей показалось, она никогда не видела столько света, как в этом дверном проеме и столько черноты, как в этом силуэте. Она испугалась и отпрыгнула в сторону.
- Я от Лены. - Он поставил чемодан на пол.
- Правда? - Арина вышла из темного угла комнаты. Это была небольшого роста светловолосая девочка лет тринадцати. Она была одета в мешковатое платье синего цвета в коричнево-рыжий цветок. В левой руке она держала нож, направленный острием вперед. - Правда?..
- Я от Лены, сказал!
Секунда - девочка и нож отлетели в разные стороны. Арина заплакала. Виктор повернулся к выходу и вздохнул.
- Извини, вспылил. Как тебя зовут?
- Арина.
- Выходи ко мне на улицу.
Она вышла из комнаты, накинув огромное черное пальто. Во дворе разрушенного здания фабрики на бетонном фундаменте Виктор разводил маленький костер.
- Значит так, Арина... Сейчас мы приготовим поесть, а потом начнем готовиться к школе. Сколько у нас там осталось?.. - Он посмотрел на часы. - Два часа. Думаю, успеем.
- Какие красивые. - Арина присела рядом.
- Кто? А, часы? Да трофейные...
- А как тебя зовут?
- Называй меня Виктор, но только на "Вы".- Он запнулся. Он не любил произносит свое полное имя, а еще больше ненавидел говорить свое отчество.
- Хорошо.
Он посмотрел на девочку вблизи и сказал:
- У тебя одно платье?
- Да. И пальто папино.
- И даром, что оно по краям подпаленное.
Арина засмеялась.
- Мало что могу предложить, но завтра принесу.
Они расположились в одном из залов за единственным письменным столом. Там теперь проходили их ежедневные занятия.
На следующий день Виктор пришел пораньше, когда еще было довольно темно. Он переступил порог и сказал:
- Смотри... - Он положил на стол большую горчичную куртку, открыл чемодан и аккуратно вынул оттуда белую ночную рубашку. - Моя жена это когда-то носила. Теперь носи ты. - Из чемодана выпала маленькая фотография, темная и размытая. Он быстро ее поднял, положил обратно в чемодан и с какой-то ревностью его захлопнул. - Я приду вечером.
Каждый день в тетрадях на столе появлялось больше и больше оловянных слов, цифр, знаков и символов, написанных то отрывисто, то вязью, то криво, то ровно, они заполняли тетради и, казалось, вот-вот выльются за пределы бумаги в ледяное пространство. Голос Виктора был похож на ветер, такой же гулкий и сухой. Иногда во время занятий Арине хотелось его обнять, или коснуться его руки, или положить голову к нему на колени. И в эти моменты что-то подступало к некой воображаемой границе, и что-то сдерживало, как тепло крови удерживает кожа, которая тоже есть своеобразный порог. Тогда она поворачивала голову и смотрела в окно.
- В книгу нужно смотреть, а ты куда смотришь? - Сразу слышала она. - "Юность" пишется с одной "н", а гитара - через "и". И держи карандаш правильно.
- Ты меня совсем не любишь. - Как-то сказала она.
- А я и не должен! - Закричал Виктор, с оглушительным звуком захлопнув книгу, а затем и дверь.
Не приходил аж до следующего утра, а когда пришел, начал с вопроса:
- Сколько раз я говорил обращаться ко мне на "Вы"?
- Много. - Она подняла глаза и лукаво улыбнулась.
- Так в чем причина?
- Я не хочу.
Он напряженно вздохнул.
- Учти, я не всегда был человеком без имени и прошлого, преподающим уровень третьего класса. Когда-то диапазон моих возможностей был пошире и я вел лекции в университете. Представь себе, и мне платили за это деньги. - Он повысил тон. - Но что с этого толку, если меня не хочет слушать мой единственный ученик? Неужели я так жалок?
Арина поджала губы и положила голову на стол. Он продолжил.
- Чего ты от меня хочешь? Тепла? Ты так будешь требовать от каждого в жизни? Тогда давай без меня.
- Нет. - Она застенчиво попятилась. - Я внимательно слушала.
- Окружающий мир холоден. Вспомни об этом, когда кто-то даст отпор жестче, чем я.
"Странно, как она лезет вон из кожи, только чтобы обратить на себя внимание" - думал Виктор, - "Это из-за меня? Или будь на моем месте кто-либо другой - она вела бы себя так же? Как сильно мы зависим от внимания. Есть оно - мы рады и довольны, но если кто-то не дает нам достаточно, как же мы изводимся. Как нам приходится унижаться, чего мы только ни сделаем ради этого".
Иногда они вместе встречали рассвет. И когда над городом редел туман и вставало устало солнце, Арина и профессор сидели на холме и смотрели в дружелюбную даль, полную надежд, порочащую светлое будущее. И она не разочаровывала, каждый день меняя облик: где-то там, на линии горизонта, на месте руин строились новые дома. Но когда к утренней свежести и запаху влажной земли подмешивался тонкий сладковато-маслянистый аромат ранней пшеницы, Виктор замечал рядом с собой копну светло-русых волос и горчичного цвета куртку, накинутую на тонкие плечи. И тогда ему становилось дурно и душно, и хотелось поскорее уйти.
Однажды она спросила, сидя на траве:
- А ты отсюда?
- Нет, это не мой город.
- А почему ты не вернешься в родной?
- Чтобы не напоминать о себе.
- А есть, кому?
- Ты права. Никого почти нет из тех, кого я знал. - Сказал он, прикуривая сигарету.
- Тогда ты можешь вернуться.
- Нет. Это я себе там буду слишком о многом напоминать.
Последовала долгая пауза.
- Здесь вообще все не мое. Степи, степи, все сухое и низкорослое. Летом пыль поднимается, зимой лед все покрывает. Там, где я вырос, там леса.
Лицо Арины постепенно прятали подступающие сумерки, она смотрела на Виктора растерянно. В каждом уголке его облика собиралась совсем иная, лесная темнота. И глаза, что в этой темноте казались угольно-черного цвета, были глазами ищущего. Ей хотелось смеяться, как этот образ вызывает в ней что-то резкое, стремительное, что-то абсолютно стихийное. Он же был равнодушен и даже немного раздражен. С каждым днем ему было все сложнее заставлять себя приходить на заброшенную фабрику, чувство удушья преследовало его, не давало расслабиться. Напряжение нарастало в его уме и теле. Он стал рассеян и зол на себя.
Однажды вечером он забыл на фабрике свой чемодан. Он пришел домой и обнаружил, что ключи в чемодане, а самого чемодана нет. Мужчина вошел в свою квартиру через окно и собирался ложиться спать. Он уже почти уснул, когда маленькая мысль о том, что завтра придется идти на фабрику дважды, напрочь лишила его сна. Уже в пути он подумал, что Арина могла найти его чемодан и это его напугало. Когда он пришел, Арина сидела в комнате, пол которой был застелен его бумагами, письмами и прочими вещами, которые он хранил, как самое ценное, возле зажженной свечи и смотрела на маленькую фотографию. Он подошел ближе. Да, та самая. Его подкосило.
- Ты читала мои письма.
От неожиданности она выронила фото.
- Как теперь я могу тебе доверять?.. - Спросил он сломанным голосом. - Ты читала мои письма.
- Я не читала.
- Можешь не рассказывать, она лежала в конверте.
- Я не читала... Письмо.
- Уходи отсюда, я больше не могу. Выйди из помещения.
Она вышла. Виктор закрыл лицо руками. Он почувствовал себя раздетым и поверженным, как будто сама его суть вдруг перестала быть его. Грудь сдавило и выступили слезы. Он сидел над этими письмами и не мог подняться. Так и уснул. Наутро Арина спросила у него:
- А твоя жена была цыганка?
- Нет. Почему ты так подумала?
- Похожа... - На ее лице не было ни стыда, ни чувства вины. Она была спокойна.
- Нет. - Повторил Виктор.
Тем временем совсем потеплело. Дни стали длиннее, ночи - совсем ясными, а выцветшие дома приобрели желтоватый оттенок. Виктор не знал, куда себя девать. Запах свежей пшеницы, через поле которой проходил его постоянный маршрут, стал ему совсем невыносим. Он старался приходить как можно позже, когда ночной воздух хоть немного скрадывал это наваждение. А когда приходил, видел, что Арина бьется, как рыба об лед, и это его утомляло. Но однажды он пришел с работы и не застал ее за письменным столом.
Виктор вошел в самый широкий зал. Был темно. Где-то рядом слышались шуршащие звуки. Когда глаза немного привыкли к темноте, он увидел, как, прыгая с одного станка на другой, сметая вырванные страницы книг, танцевала Арина. Она хлопала в ладоши, смеялась холодно и жутко, двигалась быстро и хаотично, то приближаясь, то отдаляясь, прыгала и падала на пол, вставала и снова вертелась в дикой пляске, подлетая и изгибаясь. А в завершение этого танца она взяла с подоконника нож, подбежала к Виктору, взяла его руку в свою и ударила себя ножом в грудь. Виктор опешил. Арина рухнула на пол. Он взял из ее руки нож и сел ей на ноги:
- И как ты посмела чего-либо от меня требовать, если даже не знаешь, где находится сердце?!
Арина плакала.
- Отвечай!
- А-ай...
- Поклянись, что больше никогда не унизишься так ни перед одним мужчиной.
Она только тихо стонала от боли.
- Клянись, а то прирежу. - Виктор приставил нож к ее горлу. - И никто тебя не найдет.
- Да, да... - Она заливалась слезами.
- Хорошо, - сказал Виктор и встал с ее ног, - спасибо, что мне не пришлось самому тебя останавливать.
Он оттащил ее ко входу в здание и открыл дверь, чтобы было хоть что-то видно. Какое-то время он просто мерил шагами зал. Потом снял с руки часы и подошел к затихающей девочке:
- Говори, который час.
- Не могу. - Ей тяжело давался каждый звук.
- Говори, я учил тебя. Я хочу знать, что хоть какая-то часть всего этого не пошла коту под хвост.
- Восемь... Часов, двадцать шесть... Семь минут.
- Хорошо. - Сказал он и снова умолк.
Арина лежала с открытыми глазами, сознание покидало ее. По ее зрачкам плыли серые блики, как облака, руки немели, тело казалось совсем невесомым.
- Почему мне так плохо?.. - Прошептала она, закрыв глаза.
- Потому что ты преступила грань!
Арина почувствовала, как нечто заполняет пространство сантиметр за сантиметром, такое мягкое и парализующее, обволакивающее и приторное. Она попыталась перевернуться, но сил не хватило, тогда она протянула руки к Виктору:
- Но Вы же убьете меня. - Она сглотнула. - Я больше никогда не буду к Вам приставать.
- "Приставать". Какое слово! А ведь ты понимала все с самого начала. Спасибо. А теперь обещай, что ничего не почувствуешь, когда я осмотрю рану.
- Хорошо.
Он распорол ножом ее ночную рубашку.
- Рана неглубокая. Сил еще маловато. - Он с укором посмотрел на равнодушную Арину. - Хотя шрам останется...
Он достал из чемодана пузырек и бинт и принялся промывать рану.
Спустя какое-то время он вышел из здания фабрики в ночь и сел под кирпичной стеной. Достал сигарету и поджег. В свете горящей спички он увидел кровь у себя на руках. Что-то сломалось внутри и из груди вырвался смешок. Потом еще и еще. Потом он засмеялся во весь голос и уголек сигареты отразился в его глазах зловещими искрами. Он смеялся еще долго, потом потушил сигарету и просто сидел в темноте. Арина лежала возле выхода укрытая одеялом, и от этого смеха у нее шел мороз по коже. "Знобит," - думала она.
Несколько дней все продолжалось, как ранее. Виктор приходил утром или вечером, они готовили поесть и садились за тетради. Но единственное - Виктор стал еще более закрытым и чаще раздражался на всякие мелочи. Однажды он пришел поздно вечером, где-то в девять или десять часов. Арина увидела его силуэт еще издалека, он двигался быстро, напряженно и скованно, он был очерчен углем на фоне еще тлеющего неба.
- Одевайся, Арина, мы выезжаем. - Сказал он, едва дойдя до здания.
- Куда мы?.. - Спросила она, еле разжав губы.
Он поднял со стула горчичную куртку и бросил ей. Она ушла в темноту за платьем.
Он ждал на улице. Арина вышла, Виктор взял ее за руку. Ее рука была тонкая и прохладная. "Какая ты преданная и покорная" - думал он по пути в метро - "И вся моя". Они неслись в полупустом вагоне, сидя рядом. Арине хотелось спать. На одной из остановок она покачнулась и упала к Виктору на колени. Он посмотрел на нее безучастно и поморщился. Они вышли на конечной. Было довольно холодно, как для лета, вышла луна и стало видно: они шли по широкой дороге между жилыми домами, потом эта дорога сузилась, пошла вверх и свернула к кладбищу. Это был высокий холм. Виктор повел Арину между могилами.
- Зачем мы здесь? - Спросила она, идя рядом.
- Так нужно. - Ответил мужчина, повернув к ней голову.
Что-то новое, пугающее отразилось в его лице. Глаза были какие-то впалые, красноватые, неспокойные.
Они шли вниз по холму, чуть дальше текла черная речка, а за ней вдали мерцали тысячи огоньков. Виктор пропустил Арину вперед, он смотрел, как она идет по крутому спуску, то и дело спотыкаясь о корни деревьев и пучки травы. Эта ее беспомощность заводила Виктора. Вдруг она оступилась и кубарем полетела вниз. Виктор взял из-за дерева железную трубу и подбежал к ней, когда она уже поднялась и стояла у самой воды. Он замахнулся ударить, но что-то сработало не так, он шагнул мимо и со всей силы бросил кусок металла в реку. Темная вода сомкнулась над ним. Арина вздрогнула, закрыла лицо руками, а потом и вовсе села на землю. Виктор тяжело дышал. Холод рассыпался по его телу. Он взялся за голову и закричал, подошел к дереву, ударил его кулаком и сбил кожу. Выступила кровь. Потом подошел к Арине. Та сидела тихо, закрыв глаза. Он угрожающе навис над ней.
- Какая же ты глупая. Ты могла сбежать уже тысячу раз.
- Мне некуда бежать.
- Да здесь полно мест! Думаешь, твоя покорность кого-нибудь подкупит? Да черта с два! Лена о тебе даже не спросила бы.
- Мне некуда бежать, ты везде!
- Это уже твоя воля. Ни один человек не достоин того, чтобы давать ему такую власть, чтобы доверять ему так беспрекословно.
Он прошел рядом несколько кругов и немного успокоился.
- Давай руку.
Она сидела неподвижно.
- Тогда иди следом, мы должны успеть, а то метро закроют и придется шагать пешком.
"Мы с тобой - случайные частицы, утомленные броуновским движением." - думал он, сидя в вагоне метро, пытаясь успокоить дрожащую Арину, которая за время пути не проронила ни слова, - "И кто виноват, что в условиях этого вакуума нам позволено столь многое? Как далеко может зайти человек, если будет знать, что ему это разрешено?.. И ты сидишь, оглушенная пониманием происходящего. Сидишь рядом со своим несостоявшимся убийцей. Сидишь, так как думаешь, что деваться тебе совсем некуда. Вот он, фатум".
- Знаешь, - сказал он, выходя из метро в темную улицу, - а ведь я тебя понимаю. Будь мы записаны в каком-нибудь другом контексте, может, ты вела бы себя по-другому. Если бы я был школьным учителем или соседом сверху, а вокруг были люди, может, что-то сдерживало бы тебя... Да и меня тоже. Может, вообще ничего не произошло бы. А так, мы вырваны из всего мира, вырваны из общества и вставлены в одну рамку - ты и я. Знаешь, кем становится человек, если теряет грани дозволенного? И знаешь, кто расставляет эти грани? Он сам. Ведь у меня, чтобы научиться управлять своим телом, было много времени, а у тебя - гораздо меньше. Помести меня в такую одиночную камеру, как твоя ситуация, я бы, наверно, тоже извелся. Но ты должна помнить: от тебя всегда будут требовать максимум, а иногда даже то, на что ты будешь неспособна.
Кое-где горели фонари, Арина и профессор шли между пятиэтажных домов, их силуэты ползли по витринам спящих магазинов. Виктор подумал о чем-то своем, тяжело вздохнул и продолжил:
- Знаешь, чем я отличаюсь от тех людей, которых ты будешь встречать в течение жизни? Они все будут лицемерить перед тобой, играть, недоговаривать, адаптировать под тебя свою речь, а все по той причине, что им нравится думать, будто они умнее других. Они будут требовать от тебя чего-либо, а называть это по-другому, будут пытаться тебя перехитрить, будут говорить "ты не поймешь", потому что им так удобно. Я же не буду врать тебе, или обращаться с тобой, как с ребенком, потому что мне не нужно тешить свое самолюбие, недооценивая твой ум.
Они дошли до последней улицы, ведущей к фабрике. Арина посмотрела грустно на Виктора. Его образ, такой пафосный и картинный, высокий и мужественный, как на плакатах агитации, виднелся на кирпичном фоне жилого дома.
- Я не нужна тебе. - Сказала она полушепотом.
- Никакой черт не заставит тебя обращаться ко мне на "Вы" - сказал Виктор. - Нет. - Твердо ответил он.
- Я сама дойду.
- Пожалуйста.
Они распрощались и пошли каждый в свою сторону.
- Представь себе, мне пришлось объяснять на работе, где я так поранил руку. - Сказал Виктор, делая Арине перевязку следующим вечером.
Она удивленно подняла брови.
- Зачем?
- Я сказал, что чинил разбитое окно. Кажется, мне поверили. Если собираешься работать или жить в коллективе, тебе до самой смерти придется отчитываться, как это делает провинившийся школьник.
- А если не собираюсь?
- Тогда все еще страшнее. Жизнь в обществе не требует особых усилий, доверяешь свою жизнь верхам - и плывешь до самого Ахерона, то есть до смертного одра. Не нужно думать - за тебя подумали другие. Действуй по схеме, по плану, ничего не добавляй и не вычитай. Так спокойнее, и так живет большинство. Но ты так не сможешь.
- Почему не смогу?
- Потому что тебя сразу видно, как и меня. Ты ко мне пристала только из чувств, если бы не они, ты бы давно ушла, как делала раньше.
- Мне не нравилось там. Они оскорбляли меня.
- Тебе бы и со мной не понравилось. Вот оно. - Он наконец-то нашел ножницы в чемодане. - Потому Лена поспешила навязать тебя мне, ведь ты неудобный человек. Вообще, от человека хотят, чтобы он настолько был заключен в умственную тюрьму, что ниоткуда не сбегал, даже если открыты все пути. Я слился с ландшафтом, привык, так сказать. А тебя просто нигде не примут.
- И что мне делать?
- Изучать людей, это не такая уж тяжелая наука. Чтобы понять, кто и чего от тебя хочет. И выбирать, кем ты хочешь быть или кем хочешь казаться. Здесь начинается театр. Главное - играть до конца. - Он зажег спичку и поднес сигарету. - Людей видно сразу.
- Как?
- Они сами себя выдают. Давай, я завтра покажу тебе.
На следующий день Виктор повел Арину в самый центр города, изможденный и тихий. Возле действующего завода не доходя узкого моста было одно здание, которое раньше было складом. Сейчас оно стояло пустое, мерцая разбитыми стеклами. Они зашли в него и стали у окна.
- Смотри, - шепнул Виктор, - сейчас со смены пойдут люди, и мы будем на них смотреть.
- Весело.
- Правда? - Он повернул голову к девочке. - Как по мне, довольно подло. Хотя да, действительно, довольно интересное развлечение.
Раздался звонок и с территории завода потихоньку начали выходить люди. Они смешались с другими, которые шли в сторону моста.
- Смотри, какие люди: квадратная одежда, тьма и тоска в глазах. Как ты думаешь, кто они? Это - рабочий класс. Попробуй с ними заговорить, спроси их о жизни, на все вопросы они ответят одним словом: "работаем". Ну, на то он и рабочий класс, чтобы работать. - Он усмехнулся. - А вот эти, с виду обычные граждане, как мужчина в темно-сером, видишь?
- Где?
- Невысокого роста, сейчас подошел к столбу.
- Да, вижу. Ничем не выделяется.
- Да, а ты попробуй запомнить его внешность. В теле скованность, во взгляде странное выражение, как будто он сидит в засаде. Он наблюдатель, как мы. Только, в отличие от нас, это его профессия. Почти в любом обществе найдется такой. - Он помедлил и продолжил. - Знаешь, какой человек самый опасный? Который много думает и молчит.
- Но он же может думать о чем угодно.
- В этом-то все и дело.
- Почему человек обязательно должен думать о плохом?
- А что, по-твоему, плохое?
- Ну, допустим... Убить кого-нибудь.
- Так, а что "плохое" с точки зрения государства?
- Убить кого-нибудь... Важного?
- Вот. Видишь, ты уже научилась опасно думать. Осталось только научиться молчать.
Оба засмеялись. Мужчина в сером пиджаке достал фонарь и зажег его. Виктор напрягся:
- А сейчас приготовься...
Незнакомец провел лучом фонаря по фасаду здания.
- Ложись!
Оба припали к бетонному полу.
Он вышли из здания. Арина приглушенно хныкала.
- Ну что такое? - Виктор взял руками ее лицо.
- А что было бы, если бы он нас заметил?
- О, об этом лучше не думать. - Мужчина хмыкнул и улыбнулся. - Знаешь, сколько в твоей жизни будет таких моментов? - Он вытер ей слезы тыльной стороной ладони. - Вот здесь уже молчать и не думать.
Они дошли до холма возле фабрики, что уже весь покрылся зеленью, и сели на траву.
- Видишь тусклый свет где-то далеко в поле? Это заблудший путник ищет дорогу домой. Этот путник - я. Слышишь робкие, тихие шаги по брусчатой дороге? Это идет с работы девушка. Эта девушка - ты. В будущем, разумеется. Слышишь шум и характерный звук, как будто зажигается оранжевая лампочка в темноте? Так прибывает вагон метро. Знаешь, когда будешь взрослой, выбери себе квартиру в доме старой постройки, с тонкими стенами и обязательно с ванной. Набирай в нее побольше воды, погружай голову и слушай, слушай, слушай. Так звучит вечность. Она состоит из чьих-то слов, то резких, то ровных, то витиеватых, как узор, долетающих звуков телепередач, музыки со старых граммофонов, шума дорог, шороха бумажных страниц и космического холода чьих-то воспоминаний. Так, через эту вечность пронесясь, можно воссоединиться с кем угодно, будь он далек или даже мертв.
- Даже с тобой? - Арина подняла голову.
- Даже со мной.
И над ними долго сияло ясное небо, где каждая из звезд отдавалась неповторимым звуком.
На следующий день Виктор пришел пораньше, он плохо выглядел и много шутил. Арина спросила, что с ним, он ответил, что просто устал. Только зачем-то назвал свой адрес и позволил забрать из квартиры все, что нужно, если вдруг однажды он не появится. На вопрос, когда он придет, он ответил, что завтра, а завтра его не стало.
Щелкнул ключ в замочной скважине, скрипнула дверь и в темную квартиру вошла невысокого роста женщина. Она сняла туфли и на ощупь прошла на кухню. Из окна виднелись тысячи огней многоквартирных домов. Она включила свет и поставила на плиту новый зеленый чайник.
Вот она заходит в ванную комнату, снимает одежду, смотрит в зеркало. У нее светло-русые волосы, овальное лицо, впалые щеки, голубые глаза, ровный нос, тонкие губы. Она худая, даже, можно сказать, слишком. Через бледную кожу просвечивают кости, отчего образ в зеркале кажется несколько угловатым. У нее маленькая острая грудь, ниже идет несколько ребровых дуг. Но есть еще кое-что. Арина касается шрама под правой грудью и смущенно смеется. Вот она погружается в воду с головой и слышит: где-то совсем далеко зажигается фонарик. Ветер принес смятение и робость. Девушка идет по брусчатой дороге. Глубоко под землей прибыл вагон метро. Кто-то включил свет на кухне. Из телевизора звучит песня, милая сердцу. Мужчина устал писать под лампу и уснул прямо за письменным столом. Его лампа погасла. Путник в степи наконец-то нашел дорогу домой. Смутно слышны разговоры соседей. Кто-то шепнул "Доброй ночи" кому-то дорогому. А чей-то чай в стакане так похож на свет, льющийся из окон многоэтажек. И над всем этим еле заметная, как дыхание, мелодия. Вот она совсем исчезает, и вот снова появляется. В ней - поток воздуха, не более. В ней прилив и отлив, восход и закат, вечная цикличность мира. И так будет всегда. Так звучит вечность.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=770969
рубрика: Проза, Лирика любви
дата поступления 12.01.2018
Сказка про старушку и ворона
На улице Дзержинского, на нижнем этаже дома №13 в
двухкомнатной квартире лет сорок назад жила одна пожилая
дама. Было ей на тот момент семьдесят четыре года, звали
ее Нинель Никоновна, ни родственников, ни друзей у нее
не было – муж тридцать с лишним лет, как считался
пропавшим без вести, фактически – погибшим, ибо после
битвы за Днепр его уже никто не видел, а сын умер спустя
пять лет, утонул, пытаясь выловить из Днепра случайно
оброненный любимый отцовский портсигар. Так он навеки
остался шестнадцатилетним.
Внешность у Нинель Никоновны была подчеркнуто
интеллигентная – лицо у нее было овальное, круглые глаза
хвойно-малахитового цвета, губы, несмотря на возраст,
оставались большими, а вот аккуратный нос с каждым годом
прибавлял в крючковатости. Впрочем, это не делало ее
внешность отталкивающей. Она была невысокого роста,
худощавая, у нее были крошечные стопы 35-го размера,
тонкие руки, длинные пальцы, ухоженные ногти. В
молодости Нинель Никоновна работала хирургом в больнице,
в свободное время любила играть на пианино, но его
пришлось продать, когда стало совсем туго.
Женщина эта была еще та редкая птица. Она ни с кем не
сближалась и могла месяцами не выходить из дому. Соседи
ее терпеть не могли за такой образ жизни. Не единожды
разбирали ее вопрос на партсобрании, но так ничего и не
добились. Поговаривали, что у Нинель Никоновны шкатулки
набиты золотом, или что она нашла клад, который был
спрятан до революции хозяином дома то ли в подвале, то
ли в подземных ходах, в которые вел подвал – ходили
разные версии. Старушка тоже их не жаловала: «Советские
люди, как я их ненавижу! Везде им надо, везде сунуть
свой нос…» - не раз слышалось из ее открытой форточки.
Она все время что-то бубнила, а когда в семь часов
вечера садилась за стол пить чай, излагала длинные
высокопарные монологи, их порой слышали соседи, и тут же
вызывали «скорую», которая приезжала с опозданием и
лишалась удовольствия слушать через стену восхитительные
монологи Нинель Никоновны.
Годом ранее у Нинель был
старый-престарый кот белого цвета, пушистый и очень
спокойный. Когда он приносил мышей, откусывал им головы
и клал дорогой хозяйке прямо на изголовье кровати. Его
Нинель каждый вечер приглашала к себе в кресло-качалку
«разложить свои старческие кости». Летом ее кот умер, и
тогда соседи впервые услышали через стену не монологи,
не монотонные слова, а негромкий, протяжный и жуткий
вой. С тех пор она жила совсем одна.
Одевалась в основном старомодно, в платья, корсеты и,
что примечательно, перчатки. Больше всего любила носить
под болотно-зеленое платье бархатные перчатки
фиолетового цвета и черные туфли с золотистыми пряжками.
Именно в таком виде мокрым сентябрьским утром 1975-го
она пошла на птичий рынок с мыслью завести себе кошку,
чисто-белую и пушистую. За два часа прошерстила весь
рынок, но такой кошки (или даже кота) не нашла. Суставы
начали ныть, предчувствуя скорый дождь, и ноги в
промокших туфлях потихоньку несли в сторону дома. «Вот
же черт… - Подумала Нинель Никоновна, - промочила
любимые туфли. Как бы не расклеились – в чем я ходить
буду?» И увидела напротив своей черной туфельки клетку с
не менее черной вороной внутри. Та при виде Нинель
стукнула клювом по прутьям.
- Надо же… Ворона.
- Не советую Вам ее брать, дамочка. Она хромая и, к тому
же, старая. – Продавщица стояла под зонтом. Это была
плотная мускулистая женщина высокого роста.
- Ворона, еще и хромая… Прелестно. – Сказала Нинель
Никоновна, нагнувшись к клетке и по-старушечьи прищурив
глаза. – Мужчина или женщина?
- Кто?
- Ворона. Если она почтенного возраста, то и обращаться
к ней нужно с почтением.
- Я не знаю. Попала к мужу в капкан, месяц продать не
могу.
- А чем вы ее кормите?
- В основном объедками, или тем, что скисло.
- Кажется, Вы не очень разбираетесь в птицах.
- Возьмите лучше голубя. Он будет Вам почту носить. Если
обучите, конечно.
Старушка помрачнела, но взяла себя в руки:
- Зачем мне голубь, если я хочу ворону? Именно эту
ворону и никакую другую! – Нинель достала почти
крошечный кошелек. - Сколько Вы за нее хотите?
- Пять копеек… - Растерянно сказала продавщица.
- Так вот держите свои пять копеек и не лезьте не в свое
дело!
Нинель подхватила клетку с вороной и понесла домой.
Открыла только в спальне, предварительно закупорив все
окна и занавесив их шторами – чтоб никто не увидел.
Ворона выпрыгнула из клетки не сразу, а когда
выпрыгнула, даром, что хромая, полетела в зал, начала
скакать по обеденному столу, громко каркая, рассыпала
сахар из фарфоровой сахарницы, разбросала серебряные
ложки, сбросила со стола вышитые гладью салфетки и
унеслась на кухню. А Нинель, молодая Нинель, что пару
секунд назад пыталась успокоить разбушевавшуюся ворону,
растрепанная и смешная, стояла посреди зала, встречая
свою последнюю весну.
Позже оказалось, что птица – мужского пола. Нинель
назвала его Феликсом в честь кота и научила отзываться
на кис-кис, чтоб никто не подумал лишнего.
Вскоре Феликс начал приносить домой в клюве разного рода
записки и фрагменты писем. Первый фрагмент звучал так:
«… Уезжаю в город К. на три дня, потому прошу не
беспокоиться.»
- Ах ты гад крылатый, что ты сделал! Это была чья-то
записка! – Сердилась Нинель.
Ворона не было девять дней, на десятый он вернулся, еще
больше прихрамывая, и принес рецепт яблочного пирога.
- Что? Пирог? Зачем? – Нинель вытирала глаза, ей
хотелось крикнуть от радости. – Пирог, так пирог.
И принялась за работу.
Феликс приносил еще много записок, сначала Нинель их
просто выбрасывала, потом вносила их содержимое в
тетрадь, прося ворона отнести записки владельцам. Когда
поняла, что это дело бесполезное, просто вклеивала их в
специальный блокнот. За год у нее получалась солидная
коллекция. В этих записях говорилось обо всем: о видах
полевых цветов, свиданиях ровно в 21:00, одиночестве,
тяжести родственных уз, красивых запястьях незнакомок,
поездах, машинах, морских командировках, выходах за
хлебом, обидах на жизнь, развратных попутчицах,
деревянных гробах и т.д. От стихотворений Гумилева до
размышлений о том, какое все-таки мороженое вкуснее –
ванильное, кофейное, или фруктовое. Это все было
написано разными почерками – от такого, что напоминал
арабскую вязь, до абсолютно безобразного, и разными
чернилами – от голубых и почти прозрачных, до черных,
даже было пару любовных писем, написанных кровью.
Каждый день в коллекцию добавлялись все новые и новые
экземпляры и, наверно, спустя несколько лет после
принесения Феликсом первой записки, Нинель показалось,
что она нашла ответ на вопрос, так долго ее
интересовавший. Она подумала: «Он приносит мне письма,
дабы я почувствовала, что еще кому-то нужна».
Гулять старушка и ворон любили в парке неподалеку.
Приходили туда где-то в три часа ночи, уходили в пять
утра, чтобы не встретить соседей – те через полчаса шли
на работу. Нинель часто подкармливала феликсовых
сородичей, для чего каждую неделю шла на базар за двумя
килограммами орехов. Продавщица орехов только
удивлялась: «Как такая маленькая старушка может столько
съесть?».
Вскоре Феликс начал водить домой своих друзей и подруг,
их всех Нинель Никоновна угощала фаршированной рыбой и
творожными запеканками.
Так они прожили вместе семь лет, но, как известно, ничто
не вечно, и старушке пробил час уходить. В тот день она
как обычно заварила чай и направилась в зал. Феликс
сидел в центре обеденного стола и смотрел на Нинель
как-то печально, склонив голову набок.
- Феликс, маленький мой, ты заболел? – Еле оттянула
голос Нинель.
Только успела поставить заварник на стол, как согнулась,
ойкнула и с грохотом повалилась на пол.
Соседи заподозрили неладное, когда увидели, утром идя на
работу, как вокруг окна Нинель Никоновны собралась
огромная туча ворон, они прыгали, размахивали крыльями,
толкались и громко кричали. На разведку решили послать
Марью Алексеевну. Марья Алексеевна была довольно жадным
человеком, потому, распугав птиц и зайдя в квартиру из
окна, она в первую очередь увидела темные тяжелые шторы
с павлинами, которые можно было продать, и только во
вторую – лежащую на полу Нинель Никоновну и прыгающих
вокруг нее ворон. Среди них был и Феликс – он защищал
тело хозяйки от чужого ворона, прилетевшего на запах
мертвечины. Марья Алексеевна тем временем занялась
поиском старушкиных украшений, достала из серванта
четыре деревянных шкатулки, все они оказались пустыми.
По пути к шкафу, что стоял в спальне, Марья Алексеевна
получила от неизвестной вороны энное количество
подзатыльников. В шкафу между накрахмаленными ночными
сорочками она нашла деньги, которых в последствии
хватило не только на похорон, но и на год безбедной
жизни. Марья Алексеевна возвратилась в зал. Под столом
лежало сухое тщедушное тело, оно было одето в легкое
темно-красное платье и походило на наряженную куклу. На
указательном пальце левой руки у куклы блестело тонкое
золотое кольцо – подарок мужа. Марья Алексеевна
попыталась его снять, но вороны били ее клювами, дергали
за волосы и одежду, один даже испражнился на ее плащ.
- Отстаньте, ей оно все равно не нужно! – Крикнула Марья
Алексеевна и рывком сняла с Нинель Никоновны кольцо.
Похороны прошли как самые обычные, за исключением того,
что кроме рабочих кладбища присутствовали только Марья
Алексеевна и сотня ворон. А когда прошло сорок дней,
Феликс принес на могилу очередной оторванный кусок
бумаги, где было написано:
… тоже по тебе, милая. Надолго здесь не задержусь. Когда
возвращусь, пока не знаю детально.
P.S. Помни наши осенние вечера. Пиши.
Ф.И.
А следом откопал небольшую ямку, положил туда тонкое
золотое кольцо, пригреб ногами и притоптал.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=745652
рубрика: Проза, Лирика любви
дата поступления 11.08.2017
Вряд ли я смогу рассказать что-либо
О событиях прошлых дней.
Солнце закатывалось за гору, как огромный мяч,
Озаряя багровыми всплесками
Небо, деревья и нас
Как на старой киноленте,
Кадры бегут слишком быстро,
Чтобы успеть.
По краям картинка темнеет.
Ты переминаешься с ноги на ногу
- Эй, пойдем с нами
на холм
встречать закат!
Деревья чернели,
Дома,
Как почтовые марки,
Стояли рядом,
Все стало напоминать
Картину в карандаше.
Поздно уже. Лента подходит к концу.
Изображение меркнет
Или это ты слепнешь
От восторженных красных лучей?
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=735575
рубрика: Поезія, Поэтический, природный набросок
дата поступления 29.05.2017
За вікном ходить твій жах
Між деревами тиша зависла...
Він самотній страшний хижак
Він тримає за руку пристрасть,
А вона, солодка, м'яка,
Хоче дати тобі отруту
І, підходячи до вікна,
Пропонує магічну руту.
"Ти не будеш вічно живим" -
Так шепочуть високі тіні -
"Ти загублений пілігрим,
Над тобою віки невпинні".
За вікном ходить Мара.
В неї руки холодні, сині,
Ні очей, ні душі нема.
Та вона жива і донині.
Вона тричі обходить дім,
Тягне руки до жовтої свічки,
Вона часу помірний плин
У глибинах чорної річки.
Сяють лілеї водяні
Над ставків непрозорих гладдю,
Світла промені неземні
Їх вкривають білою шаллю.
А по стежках ідуть всі ті,
Хто для тебе був цілим світом.
Всі роки твої золоті
Зацвіли яблуневим квітом.
Мусиш ти розірвать зв'язок
З тим, хто вчора ще був тобою.
Це, повір, невеликий шок
У хвилини перед війною.
...
За вікном топчуть траву
Всі судоми твоїх вагань
I заводять пісню свою
Смертні рани розчарувань.
О, забудь, ким ти був і що мав,
Вирушаючи в бій навесні!
Твій самотній хлипкий пароплав
Затонув у глибокому сні.
Тiльки в морі душа твоя
Розриває злочинну тиш.
Але чую її лиш я.
О, чому ти досі не спиш?
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=735432
рубрика: Поезія, Громадянська лірика
дата поступления 28.05.2017
В саду на каменной насыпи лежит крошечное тело. Луна серебрит лучами коготки толщиной в иглу, гладкая серая шерсть не блестит, как ранее. Где-то в поле чиркнет разбуженная птица, мыши на чердаке будут мерно попискивать, жуя прошлогодние травы. Они будут ждать, и они будут звать, но она, увлеченная своими видениями, не шелохнется. Нипочем теперь ей прохладное дыхание реки и град, принесший льды Арктики, дождь, избавляющий от жажды и ветер, взбивающий облака, как подушки, солнце в зените, огонь, иссушающий листья.
Мышка спит. И снится ей, как выходит из-за дома огромный кот цвета ночи, с глазами как два лунных диска, шесть лунных дисков, сто лунных дисков, тысячи, тысячи, тысячи лунных дисков, бледных, холодных, туманных, острых, зорких лунных дисков; как всю ночь бьется в окно красная бабочка с черной горошиной на обоих крыльях, а к утру ты находишь ее на бетонном крыльце почему-то без головы...
Как из рук колдуньи сыплются чары, подобно драгоценным камням, отточенным и отшлифованным, приятно округлым, магнетическим, метким. Руки ее похожи на ветви старого ладанника, корень мандрагоры, сухие листья вишни, цветы липы, молодую поросль аконита.
Глаза прикрыты веками, как ореховой скорлупой, а из-под нее выкатываются маленькие прозрачные льдинки: первая льдинка. Кастор. Вторая льдинка. Поллукс. Третья льдинка. Дубхе. Четвертая.
Сириус. Пятая. Мирцам. Шестая. Зубенеш. Седьмая. Зубен ель Генуби. Восьмая. Садальмелик. Садальсууд. Садабхиа. Скат. Альбари. Капелла. Менкалинан. Арктур. Никкар. Сегина. Крац. Гиена. Альгораб. Минкар. Рас Альгети. Корнефорос. Альфард. Хара. Спика. Поррима. Аува. Виндемиатрикс. Тубан. Растабан. Этамин. Альтарис. Арнеб. Нихаль. Унук аль Хей. Алуа. Саадр ...
И вот уже на необъятном полотне кружатся в причудливом танце миллионы, миллиарды сияющих шариков, мерцающих, как снег под луной, чистых, как горный поток. Там, в нереальной близости, там, в космической дали. Там, куда однажды послали койота и где он своим огненным хвостом, падая, задел звезды, отчего они стали в вольный порядок.
Колдунья плачет, потому что ей, заклинательнице стихий, неподвластно течение времени. Сейчас она только старуха и ничего кроме старухи, точно так же, как девочка с корзинкой малины и ничего кроме девочки.
Время ведь всего лишь тень птицы, упавшая через окно на постель тяжело больного, всего лишь мыльные пузыри, которые ты пускаешь в ванной, мой дорогой друг с детским лицом и взрослыми притязаниями.
Мышка видит, как Дюймовочку заперли в сахарнице, Алису - бросили в чайник, Алису, чьи пальцы не больше пальцев ящерки, скользящей между диких трав, как эти пальцы отчаянно стучат по фарфору; как томится в высокой башне та, что бредит Драконом и не знает ни иного величия, ни иных чувств. Та, что видит в Драконе весь мир от начала до конца, от детской чистоты до старческой мудрости, от жестокости нравов до лучших порывов души. Так же, как подсолнух видит в облике Солнца свое начало и свой конец. От черного семечка до черного столба. Для него жизнь это Солнце и любовь это Солнце, и верность - Солнце, и дыхание - Солнце, и созидание - Солнце, и смерть - Солнце. И, осознав это, подсолнух печально склоняет голову.
Мышке все равно, как июльскими ночами создается музыка из шороха машин и шипения змей, из гудков поездов, пения лягушек, случайно оброненных слов, хруста лежащих веток, гупанья перезревших яблок, дыхания ночи, то страшной, то злой, то удивительно сладкой, как сахарная вата и все того же танца рассыпанных звезд.
А впрочем, и о ней забудем...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=735430
рубрика: Проза, Лирика любви
дата поступления 28.05.2017
Я люблю тебя больше, чем
Тьму и сны, алкоголь и солнце,
Мед и соль, карамель и крем,
Тонкость рук, золотые кольца,
Фонари, вечность в пустоте,
Думы, дым, ветер, шторм, опасность,
Суетные сплетенья тел,
Снег и лед, приглушенный красный,
Шепот, гром, полевой закат,
Аскетичность лесной прохлады,
Шум дороги, лепной фасад,
И украденный звук баллады.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=734983
рубрика: Поезія, Посвящение
дата поступления 25.05.2017
Солнце вжалось в скалу.
Превращаясь в золу,
Рассыпаясь, цветет мотылек.
Здесь не будет тепла,
Только серая мгла
И туман, что мир заволок.
Кто-то стал на порог,
Затрубил в серый рог,
Мысль поймал за кометы хвост.
А она рвет вперед
И заводит то в грот,
То в сплетения диких роз.
То на борт корабля
К берегам хрусталя,
Серебра и жемчужных змей,
То к лазурным степям,
Горам из янтаря
И цветущим лугам идей.
Там, под сизой луной,
Где одна за одной
Зажигаются капли росы,
Сны потоков речных
И фиалок ночных
Фиолетовые часы.
Он из каждого сна,
Выпивая до дна,
Забирает бесценный клад.
Жемчуг вставив в кольцо,
Он взойдет на крыльцо
И забудет обычный лад.
Элегантно присев,
Там Невидимый лев
Воспарил и совсем исчез.
Преграждая поток,
Ты глядишь в потолок,
Ты не видишь этих чудес.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=734981
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 25.05.2017
Иногда, просыпаясь, испытываю странное чувство
То ли фонарь смотрит на меня из окна слишком пристально,
То ли на небе вздутом отвернулась луна.
И я проверяю
Ты жива? Ты жива?
Ты живая.
И тогда я
Иду и включаю свет, в надежде, что ты не проснешься.
А если бы нет?
Ведь тогда мне пришлось бы звонить и выть,
Убирать по квартире разбросанную одежду,
Или просто оставить все и трусливо уйти,
Перейдя на одну из сторон, оставаться между.
Потому, когда окна залиты тьмой и открыты Раю,
Я проверяю
Ты жива? Ты жива?
Ты живая.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=734826
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 24.05.2017
Время
Все в воркованьи станций
Жизнь
Потерянный мой покой
Люди
Ворох зануд и граций
Шепот
Всех, кто спешит домой.
Я
Один из прохожих странных
Я
Одет в ледяную пыль
Слышен
Звон огоньков печальных
След
На рельсах уже остыл
Окна
Цвет под ночною гладью
Звезд
Холодный и острый пыл
Ты
С раскрытой сидишь тетрадью
Та,
Чей образ давно уплыл
Мир
Так нежен в руках прохладных
Мир
Так страшен в ночную стынь
Мир
Так груб в городах громадных
Мир
Так кроток в домах простых.
Город,
Я люблю твои руки,
Свет
Церковных твоих лампад.
Город,
Чувствуя твои муки,
Я
Так странно и стыдно рад.
Город,
Сколько мне ждать ответа?
Я
Потерян в твоих стенах
Город,
Мне не дожить до лета
Я
Почти превратился в прах.
Там,
За бесконечным лесом -
Дом,
Запах сушеных груш.
Снег.
Багреющий луч прорезал
Нас -
Десятки заблудших душ.
Здесь,
В плацкарте, темно и сыро.
Здесь
Так холодно - силы нет
Кто-то
Бережно носит миро,
Кто-то
Тушит включенный свет.
Шорох
Теплых одежд и сумок
В каждом
Взгляде пожар и грусть,
Звон
Мелодий в холодных думах
"Да,
К полуночи доберусь".
Боже,
Как я устал! Ужасно...
Нас
Так много и каждый свой.
Ночь.
Огни начинают гаснуть.
Боже,
Как я хочу домой.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=734825
рубрика: Поезія, Поэма
дата поступления 24.05.2017