| Сторінки (1/42): | « | 1 | » |
Стоял в дверном проеме,
В руке держал ключи:
«Не провожай. Не надо.
И больше не ищи».
Сжимала-расжимала
До боли кулаки.
Хотела крикнуть «Стой!»
А плюнула «Иди»…
Закрыл, захлопнул двери.
Не обернувшись вслед.
Шептали сны «Не верю»,
Твердила память «Нет!..»
Его похитил город…
Закрыла ночь глаза.
Когда вот так уходят,
То это – навсегда.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=377713
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 14.11.2012
Илистый вечер
засосал
Бурлящий городской
поток.
И даже солнечный
оскал
Затих и под скамью
прилег.
И в серебристой
тишине,
Расплавившей каскады
крыш,
Весна танцует
на окне
И смотрит, как ты
сладко спишь.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=316383
рубрика: Поезія, Городская (урбанистическая) поезия
дата поступления 23.02.2012
Никифорович осторожно отодвинул краешек шторы и выглянул в окно. Из соседского двора доносился мужской гомон и смех. Разлогие ветви старой яблони мешали, как следует, разглядеть происходящее. Старик спешно накинул на плечи, видавший не одну революцию потрепанный бушлат, сунул голые ноги в грубые солдатские сапоги, и вышел на улицу.
Около соседской дома, у самой калитки, стоял Анатолий Скачко, окруженный местными мужиками, как новогодняя ель блестящей гирляндой. Сосед бойко о чем-то рассказывал, смеясь и размахивая руками. Рядом поблескивала фарами новая вишневая «девятка». Для жителей небольшого села с красивым названием Счастье приобретение чего-либо крупного, а уж тем более автомобиля, становилось настоящим событием. Покупкой необходимо было срочно похвастаться перед соседями, чтобы верно и справно служила хозяину долгие годы. Такова уж у счастливцев была традиция.
-- Никифорович!.. – заприметив старика, сосед широко раскинул руки, будто собирался обнять. – Как поживаешь?..
-- Ничего, -- Никифорович сплюнул. – А что это у тебя тут, Толя?
-- Да вот, машину купил, -- Анатолий бережно погладил лоснящуюся на солнце железную дверцу. – Идем в дом, обмоем покупку. Но сперва, погляди на мое хозяйство.
Скачко попрощался с мужиками и открыл калитку. Он повел старика по протоптанной дорожке, тонкой линией рвущей огород на две неровные части.
-- Вот здесь у меня помидоры. Очень уж хороший сорт попался: я в этом году пятьдесят ведер собрал. Сделал сок томатный – запасы на зиму. А это у меня три рядка клубники. Говорят, родит три раза в год: весной, летом и осенью. Ну а здесь я посадил ежевику, -- Анатолий показал на огороженный ивовыми прутьями клочок земли, где выставив вперед ершистые головы, ощетинились на промозглом ветру неприметные кустики.
Никифорович едва поспевал за соседом – в последнее время у него часто побаливала лодыжка, отчего старик прихрамывал на левую ногу. Комья земли то и дело разлетались из-под подошв его тяжелых сапог. Он еще сильнее закутался в шинель: ноябрьский холод прошибал до позвоночника. В такую погоду его стариковские суставы обычно принимались неприятно скулить, словно голодная собачонка.
-- А это вот у меня белый налив, айва, черешня… Здесь я весной крымский персик посажу, -- Анатолий вел старика вдоль шеренги вытянувшихся в стойке деревянных солдат.
«Чего уж там ему бедовать!.. -- Недовольно думал Никифорович, обходя соседское угодье. – Экий лоб – вот и справляется. А скрути его бубликом, как меня давеча, посмотрел бы я, куда все эти сосенки-вёсенки делись только!.. И черти не сыскали бы!..»
-- А что у нас вчера было, Никифорович!.. Звездочка моя приплод принесла! А я все в город собирался, картошку продавать. Как чувствовал: уеду – быть беде. Хорошо, что остался. Теперь у нас восемь малышей.
Звёздочка – трехсот килограммовая свиноматка была главной любимицей и кормилицей семейства Скачко. Анатолий выращивал поросят и забивал их на мясо, которое потом продавал на городском рынке. Незатейливая торговля давала неплохой стабильный доход. За вырученные деньги Анатолий построил небольшой двухэтажный домишко на семьдесят квадратов и теперь вот обзавелся новенькой машиной.
Анатолий открыл хлев. На соломенной подстилке раскинулась дородная Звёздочка, которую терзало восемь розовых пяточков, жадно хрюкая и причмокивая. Помимо неё у Скачко было еще пять свиней – их он откармливал к зиме.
Анатолий посмотрел на молчаливого гостя:
-- Ох, Никифорович!.. Совсем уж я тебя притомил своими заботами. Пойдем уже в дом – греться.
-- …Здрасьте!.. – дверь им открыла миловидная поджарая блондинка, --Валентина, жена Анатолия.
Дом Скачко дышал домашним теплом и уютом. В прихожей стоял диван для гостей, накрытый пушистым пледом, рядом с ним – журнальный столик с телефоном, антураж комнаты дополняла ваза с пожелтевшими листьями на подоконнике и висящие на стене деревянные полочки, которые сделал Анатолий для всякой домашней мелочи.
-- А здесь у нас консервация, -- сосед открыл неприметную дверцу, спрятавшуюся от посторонних глаз в глубине комнаты. На трехэтажном стеллаже аккуратно стояли банки с вареньем, соком, солениями и маринадом.
«Огурцы. 2009», -- прочитал Никифорович на одной из стеклянных тар. Он поморщился: пряный запах подрумянившегося жаркого, из которого, казалось, состоял воздух в доме Анатолия, настойчиво щекотал желудок и никак не позволял сосредоточиться.
-- Папа!.. – из коридора вдруг выскочил белобрысый мальчуган и бросился с радостными криками к Анатолию.
-- Ах ты, пострел! – сосед подхватил мальчишку на руки и быстро-быстро закружил. Ребёнок залился полным безграничного счастья смехом. Анатолий поцеловал его в солнечную макушку и осторожно поставил на пол. – Ну, беги, беги, Ванечка, -- легонько подтолкнул сына в спину.
Пятилетний Ванечка был поздним, а потому и самым любимым ребенком. Помимо него у Скачко был еще и Костя – двадцатилетний студент юридической академии. Ванечка появился в семье, когда обоим супругам Скачко было уже глубоко за сорок. Когда Валентина забеременела во второй раз, всё село за глаза посмеивалось: мол, старик со старухой решили себе колобка слепить. Но Скачко издевки соседей, казалось, не замечали вовсе. Они души не чаяли в младшеньком, и баловали его, как могли. Именно у Ванечки первого в селе появился новый двухколесный велосипед заграничного производства, а каждую субботу Анатолий – несмотря на дождь, град или внезапно начавшийся конец света – заводил мотор и вез сына в город, который находился в тридцати километрах от Счастья: в кино или бассейн.
На столе их уже ждал горячий обед: борщ со сметаной, такой наваристый, что ложка в нём с трудом поворачивалась, и душистая картошка с подливкой. Никифорович не дожидаясь приглашений и обеденного пиетета, жадно накинулся на еду. Он быстро глотал рубиновую жидкость, и горячий пар, только что поднимавшийся тонкой дымкой над ложкой, в ту же секунду исчезал в его беззубом рту, словно кролики в волшебном цилиндре факира. Он уже целую вечность не ел первого – с тех пор как померла его Нинка. А встретилась жена с архангелом Михаилом лет пять назад, не меньше. Себя Никифорович баловал не особо: перебивался бутербродами с маслом и колбасой, ну и картошку иногда мог сварить, когда настроение было. Вот и весь незатейливый рацион.
-- Ну, давай, Никифорович! Чтоб счастье не обходило наши дома!.. – Анатолий поднял стопку.
Никифорович опрокинул свою рюмаху и поморщился: вот ведь какой спиртяка крепкий оказался! С непривычки у старика сперло дыхание и неприятно заскоблило внутри. В ответ тут же отозвалась поджелудочная. Никифорович оторвал кусок от краюхи хлеба и начал медленно жевать.
-- А мне Костя недавно звонил. Говорит, выбрали его председателем студенческой организации. А там-то и до президента, глядишь, рукой подать! – Анатолий вытер ладонью губы и добродушно рассмеялся.
Никифорович молчал. Он почти не слушал Анатолия. Старик внимательно разглядывал соседскую кухню – без единого пятнышка, новёхонькую, будто ее только изготовили на мебельной фабрике и поставили в доме Скачко именно для того, чтобы гости могли ею полюбоваться; кухонная утварь, словно в насмешку, слепила отлакированными боками и без того близорукие глаза старика. «Вот ведь какой ремонт заделали! Небось, немалыми деньгами чертяка ворочает. И откуда только нарастает у таких, аки сорняки на грядках?..» -- с досадой размышлял он.
-- …Толковый он у меня, знаешь ли, -- продолжал сосед. – Не пьет, не курит, работящий парень, нам с матерью всегда помогает – то огород выполет, а то со мной на рынок поедет. Сейчас таких попробуй сыскать – пьянь одна да наркота кругом! А он, говорит, работу уже нашёл. Курьером при фирме какой-то устроился. Тянется пацан, копейку заработать хочет, чтоб у родителей на шее не висеть камнем. Ну, а у тебя-то что нового, Никифорович?
-- Да что у меня?.. Пока ещё ногами землю топчу – вот тебе и вся новость. Ну ладно, пора мне, -- Никифорович отодвинул от себя пустые тарелки и встал из-за стола.
-- Может быть, чаю ещё выпьете?.. – крикнула ему вслед Валентина.
-- Да полно уж!.. – Никифорович сердито махнул рукой и пошёл к выходу.
Анатолий достал из шкафа бушлат и подал его старику:
– Слышь, Никифорович! Ты, это, обращайся, если что. Помогу тебе, как сосед соседу.
Скачко не мог понять почему, но ему нравился этот молчаливый угрюмый старик. Очень уж он напоминал Анатолию отца: от него тоже, бывало, слова за целый день не услышишь, но в этом немом молчании так явно чувствовался крепкий мужской характер, отшлифованный шквальным огнем немецких «бергманов» да ядовитой пылью солдатских окопов. Ну и как- никак, Никифорович все же был его соседом.
Старик посмотрел на Анатолия и отвернулся. Из глаз соседа так открыто, так беззастенчиво-безстыдно лилось счастье, что Никифоровичу стало противно. Он буркнув в ответ что-то невразумительное и вышел.
Дома Никифорович долго слонялся по дому, гоняя своим монотонным бурчаниям мух да пауков по углам. Наконец, умаявшись, тяжело опустился на кровать. Потом медленно обвёл глазами комнату, будто видел её впервые и вовсе не здесь схоронил тридцать лет своей нерадивой жизни. Прямо у стенки возле окна стоял шкаф для одежды – его дверца давно слетала с петель, но чинить не было ни сил ни охоты, а чуть поодаль примостился потертый сервант с разбитым зеркалом, но Никифорович помнил: если его немного приподнять, то можно обнаружить небольшую выемку в стене размером с кулак – домашний тайник. Там старуха когда-то прятала золото и зарплату от него, чтоб не пропил. Теперь там висела рваной заплатой паутина, украшенная гирляндой мух.
Никифорович посмотрел наверх -- та же картина: побелка облупилась, по углам уже давно справили новоселье пауки, и отовсюду, глубоко разинув рты, безмолвно глазели на него уродливые трещины.
Старик устало закрыл глаза. Перед ним, как в детском калейдоскопе, вдруг появилось счастливое лицо Анатолия; мозолистые, с крупными мясистыми пальцами, руки Валентины, убирающие со стола; Ванечка, который давился булькающим безостановочным смехом, и откидывал голову далеко назад, так что можно было увидеть его алый язычок, пляшущий в гортани. Никифорович посмотрел на потолок и снова закрыл глаза, но проклятые Скачко никуда не исчезали, снова и снова кружась цепким шершнем в стариковой голове.
-- Пятьдесят вёдер собрали… персик крымский… на работу устроился – бессвязно, будто в бреду, бормотал Никифорович, ворочаясь, как пойманный уж, на кровати. Поломанная пружина больно кусала острым зубом за бока. Ему вновь отчего-то вспоминались слова Анатолия: отчетливо звучал важный голос соседа, будто он был здесь, и наклонившись над стариковым ложем, всё хвастал и хвастал о своей семье да хозяйстве. Грудь вдруг сдавила бетонная тяжесть: стало трудно дышать, словно его положили в вырытую яму да забросали сверху землицей.
У Никифоровича ведь тоже был сын. Но старик предпочитал о нём не вспоминать. А уж тем более перед соседями. Бахвалиться-то особо нечем: Сашка был ровесником Анатолия, да больно уж непутёвым. Выучился на сантехника, а потом вдруг попался на краже – по пьяни обокрал продуктовый магазин. В селе с работой и так не шибко, а уж после тюрьмы так хоть вой, хоть вешайся -- всё равно работу не сыщешь. Вот отпрыск и нашёл себе сожительницу в соседнем со Счастьем селе, такую же бестолковую, и теперь помаленьку спиваются вместе. Где-то были ещё и внуки, но они совсем не интересовались судьбой деда. Впрочем, это было взаимно.
Как-то не складывалось у Никифоровича с родными. Сначала он винил в этом Нинку – после кончины старухи между родственниками, будто чёрная кошка с пустыми вёдрами в тринадцатую пятницу пробежала. А потом и вовсе плюнул: не хотят знаться со стариком – ну и пущай! Сам проживёт, не окочуриться.
Никифорович вздохнул. За окнами, укутавшись пунцовой поволокой, смущенно зарделся рассвет. Старик вышел на улицу. Рассекая своими ледоколами-сапогами венки набухших росинок, нависших на бирюзовой от инея траве, прошёлся по двору; глубоко вдохнул тяжёлый от мороза воздух, еще пахнущий девственной свежестью и угрюмым спокойствием ночи. Холод больно ударил в ноздри.
Продрогнув от дыхания неласкового осеннего утра, Никифорович вернулся в хату. Зачерпнул воду из ведра замурзанным от копоти чайником и поставил его на огонь. Вода недовольно зашипела.
Около семи в дверь кто-то постучал. На пороге стоял Анатолий. Был базарный день, и он с женой собирался торговать на городском рынке до глубокого вечера.
-- Никифорович, ты там, это, за Ванькой присмотри, -- сосед протянул ключи. Старик кивнул. Ему уже не раз приходилось возиться с мальчишкой Анатолия. Чаще всего Ваньку оставляли под присмотром бабушки с дедушкой, живущих в Березовке, соседнем селе. А когда у них не получалось, шли за помощью к Никифоровичу.
Полдня старик провозился в домашних делах: починил прохудившиеся портянки, закрыл щели в оконных рамах старыми газетами – больно уж из них сифонило, набрал воды из колодца. Когда подошло обеденное время, он решил проведать Ваньку.
Никифорович долго щурил слабые глаза, пытаясь вернуть утраченную остроту, несколько раз промахивался мимо замочной скважины, отчего ключ вырисовывал в воздухе чудаковатые пируэты. Он ругался и поносил на чём свет стоял на всю улицу и Скачко с их проблемами, и проклятый дом, в который никак не мог попасть, и машиностроительный завод, производящий ключи, которые упрямо не желали попадать туда, куда им на роду было написано – в замочные скважины. Наконец, отмычка поддалась – то ли испугавшись чертыханий старика, а может, кому-то сверху просто наскучило наблюдать за его мучениями.
Никифорович вошёл в дом. Внутри было тихо и совсем безжизненно, словно в мёртвых кратерах Луны. Он принялся ходить по комнатам. «Экие хоромы!» -- презрительно сузил глаза, оглядывая убранство. В спальне Никифорович наткнулся на Ваньку: малыш, свернувшись ватрушкой, спал на диване; внизу, на пушистом коврике, мурчала кошка Маруся.
Вернувшись домой, Никифорович долго не мог найти себе места. У него разболелось сердце. Засунув руки в карманы неумело залатанных штанов, он долго стоял у окна, вглядываясь в мутную даль невидящими глазами, и словно игрушка с расстроенным механизмом повторял одно и то же, облизывая горячие обветревшиеся губы: «Пятьдесят лет… в колхозе… пятьдесят. Это справедливость?.. Это ли?! Пятьдесят лет… справедливость»
Внезапно он встрепенулся, и начал рыться в покосившемся комоде, быстро-быстро, словно в спину ему дышали надсмотрщики из Аушвица. Там он прятал пенсию. Успокоился старик только когда нашёл среди рванья и прочей старой рухляди два помятых полтинника. Никифорович сел на пол с зажатыми в руке купюрами и долго разглядывал их сосредоточенным взлядом, будто эти деньги были первыми в его жизни и раньше он никогда ничего подобного не видел. Насмотревшись вдоволь на фиолетовые бумажки, он снова спрятал их в комод.
…Решение пришло неожиданно – с той внезапной поспешностью, с которой обычно стучат поздним вечером в двери нежданные гости или соседи.
Вечерело. Сумрак уже успел проглотить сочные краски засыпающего неба и теперь подбирался к верхушкам деревьев. Никифорович быстрым шагом шёл к сараю. Со стороны казалось, будто он помолодел лет на десять: исчезла сутулость, а в движениях снова стали резвыми и энергичными. Быстро открыв двери, он взял канистру с керосином, предусматрительно припасенную на время «Ч», и вышел.
…Персидские ковры жадно впитали бесцветную жидкость. И если бы не еле заметный сладковатый запах, можно было бы подумать, что кто-то случайно пролил воду. Спичка громко чихнула -- и вот уже по комнатам забегали багряно-жёлтые петухи; они неприятно шипели, карабкаясь все выше, на мебель и стены, бились клювами, отчего в комнате стоял ужасный треск, и скоро вокруг не было видно ни зги, кроме их широких алых крыльев.
Никифорович ушел, когда дышать стало совсем невыносимо – дым настырно залазил в нос и слезил глаза. Услышав шаги, Звёздочка довольно рохнула: еду принесли. Старик немного посмотрел, как быстро разъедало пламя деревянный сарай, и поспешил домой.
Он не слышал, как визжали поросята, охваченные огенными огоньками, как Звёздочка, билась об горящие стены, пытаясь пробраться к выходу, пока всех не схоронила упавшая крыша. Не слышал он и как обезумевшая от горя Валентина рвала волосы, а Анатолий бросался на раскаленные окна с кулаками, пока соседские мужики не оттащили его.
Никифорович спал. Крепким, беспробудным сном мертвецки пьяного человека. Впервые за несколько последних месяцев.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=315167
рубрика: Проза, Лірика
дата поступления 19.02.2012
Нет, кто бы что не говорил, а все-таки любовь – странная штука. Подобно вирусу куриного гриппа поражает она сознание несчастных разных возрастов, национальностей и профессий. И каким бы не был упитанным ваш кошелек, и как бы звонко не пели свою песенку златые в карманах сюртука, весело подпрыгивая на каждом шагу, -- все равно не найдете вакцины от этой заразы, воспетой музыкантами и ославленной рифмоплетами на нетленном фундаменте вечности. Как часто, казалось бы, играючи, сводит она абсолютно противоположных людей: богатых и нищих, старых и молодых, умных и дураков, великих и презренных. И как часто, насмехаясь над условностями, презирая законы логики, игнорируя отчаянный вопль разума, переплетает их судьбы в одну. Видно, правду говорят умудренные годами старики: это странное чувство придумали боги, чтобы посмеяться над нами, людьми…
Это был один из тех прекрасных майских дней, о котором мы часто вспоминаем с легкой грустью морозными зимними вечерами, кутаясь в теплый клетчатый плед, и слушая, как сплетничают между собой полозья в горячих объятьях пламени. Воздух пах весной и сладкой ванильной тянучкой. Вдоль дороги игриво подмигивали прохожим цветущие вишни и акации, превращая город в огромное розово-белое облако. Ласково улыбалось солнце, и малыши, поснимав босоножки, с радостными криками бегали по теплому асфальту. В этот воскресный день аллея была полна людей: молодые мамаши, разбившись на небольшие группы, гордо катили перед собой детские коляски, оставив, впрочем, время для неторопливой болтовни, им вторили в своем мужском сепаратизме счастливые отцы – мужская половина человечества стояла поодаль и, судя по сердитым возгласам и крикам, несомненно, обсуждала проблемы глобального масштаба, например, вчерашний матч «Вест Хэм»; на лавочках, убаюканные солнечной дремотой и детской возней, отдыхали пенсионеры.
Амур, положив ладонь под пухлую щечку, спал на облаке, обласканный нежными ласковыми лучами. Проказник-ветер играл его золотыми кудрями, насвистывая на ухо свою хулиганскую песенку, но – тщетно: на лице розовощекого карапуза ни дернулся и мускул. Наконец, божество лениво зевнуло, повернулось на бок и, нехотя приоткрыв один глаз, посмотрело вниз.
Конечно, увидь кто-либо блаженствующего на облаке помощника Венеры, без сомнения подумал бы, что он не утружден никаким особым занятием, а тем более умственным. На первый взгляд действительно казалось, что это так. Однако знающие Купидона так же хорошо, как и мы с вами, скажут: серое вещество златокудрого в этот момент работало с такой скоростью, как разве что, магазины в преддверии сочельника.
Итак, Амур думал.
«Ну, кто же?.. Кто же?! Дама с коляской?.. Слишком поздно. А может девочка, играющая в мяч?.. Еще мала. Дедушка в треснутом пенсне? Да куда уж ему!.. О, нашел! Нашел!.. Вот он: юнец, читающий какую-то книжицу. Ах, да что это я ?!. Он слишком хил и слаб, слишком невзрачен и слишком умен… Нет, явно неудачная кандидатура. А впрочем… Чем Амур не шутит!» -- златокудрый ухмыльнулся, снял со спины лук, натянул тетиву потуже и…
-- …Ох! – вскрикнул юноша, который еще секунду назад был погружен в чтение, и схватился за сердце. – Ох… – снова прошептал он. «Шмяк!» -- ответила ему книга, вырвавшись из тисков ослабевшей руки.
Боль в груди понемногу начала стихать. Юноша наклонился, чтобы поднять упавшего «Заратустру», и в ту же минуту увидел возле своего носа маленькую ножку в маленькой розовой туфельке, стремительно и неотвратимо опускавшуюся на труд гениального философа. Удивленный немыслимой дерзостью, он поднял глаза, желая рассмотреть хозяйку злополучной обуви.
«Наверное, я сплю», -- подумал юноша и с силой ущипнул себя за руку.
Перед ним стояла… Фея. Да-да, самая настоящая Фея в газовом нежно-розовом платьице. Она подняла на юношу свои большие васильковые глаза, и лишь бахрома черных ресниц быстро-быстро взметнулась бабочками. А юноша, не в силах оторвать от божества взгляд, все смотрел и смотрел… На маленький вздернутый носик, смешливые губки бантиком, ямочку на зардевшейся пурпурным румянцем щечке, золотистые кудряшки, хрупкие ручки с кукольными пальчи…
…-- Простите! -- Вдруг прервала его Фея. И обнажив в улыбке ряд жемчужных зубок, повернула в сторону аллеи.
Джим Уилл, а именно так звали нашего доброго малого, еще долго-долго смотрел уходящему божеству вслед. Он, как и прежде, сидел на корточках. Но, казалось, сольные партии, которые во всю глотку распевали бедные затекшие ноги, теперь ничуть его не волновали. Когда же Фея слилась с горизонтом, превратившись в маленькую точку, он машинально поднялся, отряхнул пыль со штанов и сел на скамейку.
«По-моему, я схожу с ума. -- Думал Джим, обхватив голову руками. – Вот к чему приводит Ницше!..» Он с ненавистью посмотрел на книгу, все еще сиротливо лежащую на асфальте. Вдруг его взгляд прирос к ней – так жадно провожают глазами мороженщицу ребятишки в жаркий летний день: на красной обложке в твердом переплете отчетливо виднелся пыльный след маленькой розовой туфельки, в которую была обута маленькая ножка.
Джим застыл, не сводя глаз от «Заратустры». А затем, рассмеявшись, прижал книгу к груди, и облегченно вздохнув, закрыл глаза.
* * *
Оказалось, божество имело вполне земное происхождение. Звали ее Бетси Уоррен. Да и родители Феи были на удивление заурядными людьми: мать работала учительницей младших классов в Вестминском колледже, отец – обычным коммивояжером. Самой же прекрасной незнакомке едва исполнилось 18 и она была слушательницей искусствоведческих курсов местного университета. Где учился и наш хороший знакомый Джим.
С тех пор как он встретил маленькую ножку в маленькой розовой туфельке на линолеуме университетского коридора, дни стали до неприличия, как дешевые дамские романчики в газетном киоске, походить друг на друга: каждый вечер после занятий он поджидал Бетси возле университета. Когда же она, наконец, появлялась, неизменно окруженная свитой прыщавых подружек и нахальных юнцов, он тенью следовал за ней до тех пор, пока маленькая ножка в маленькой розовой туфельке не ступала на порог дома, а ее золотоволосая хозяйка исчезала за массивной скрипящей дверью. Джим же еще долго сидел на лавочке у подъезда, в надежде увидеть хотя бы раз, хотя бы мельком, чудный, дивный маленький вздернутый носик.
«Бетсссси», -- фыркали, зажигаясь спички. «Беееетсиии», -- пел за окнами, гуляя по ночному городу ветер. А Джим всегда видел по ночам один и тот же сон: маленькую ножку в маленькой розовой туфельке, идущею по мостовой, вымощенной «Заратустрой» Ницше. «Ах, Бетси!..» -- шептал Джим и тяжело вздыхал во сне, заранее прощая красавице неуважительное отношение к любимому писателю.
* * *
Ничто в этом мире непостоянно.
Дни играют в догонялки друг с другом. Душистый солнечный июль уступает дорогу капризному ветреному октябрю, а тому, глядишь, уже дышит в спину голубыми снежинками студеный январь.
Полгода ночь сменяла день, а солнце – луну за окнами Джима, прежде чем он устал мечтать о Бетси, и решил признаться ей в своих чувствах. Так, бывает, порядком околев на городской площади в зябкий осенний вечер, робко стучит в дверь богатого коттеджа нищий, в надежде получить пару пенни, либо кружку теплого молока.
Злой ноябрьский ветер неистовствовал и обрывал последние листья с деревьев, унося их с аллеи, точно разорившийся банк депозиты вкладчика. Джим, кутаясь в легкое пальто, сидел на лавочке перед университетом и ждал Бетси. Наконец, она появилась в дверном проеме и, распрощавшись с подружками, направилась домой. -- Простите! Извините…я… -- Бетси оторвала взгляд от пляшущей листвы и с интересом взглянула на Джима. – Я только…понимаете, я… Я люблю Вас! – наконец произнес он.
-- Любите?.. Ха-ха-ха… -- Зазвенел колокольчиком ее смех. «Хааа! Хааа!» -- согласились вороны, качающиеся на голых ветвях от порывов ветра, как прохудившийся парусник во время шторма.
Бетси смеялась и на ее щеках появились две умилительные ямочки. Но Джим, казалось, не замечал этого. Он стоял, теребя пуговицы пальто, и опустив голову, внимательно разглядывал своего понурого двойника в лужице.
-- Но это же чушь какая-то!.. – морщины негодования глубокими бороздками испещрили хорошенький лобик. – Мне не нужны ни Вы, ни ваши чувства! Я не люблю Вас, понимаете?.. Да и не смогу никогда полюбить! Посмотрите на себя – Вы же залились краской, как девица перед первым поцелуем. Да еще и наверняка бедны, как туземцы Папуа-Новой Гвинеи!.. Что на Вас за одежда?!.. – Бетси сморщив носик, презрительно ткнула маленьким пальчиком в дрожащую от холода и отчаянья худую мальчишескую фигурку.
Так худо Джиму еще не было никогда. Стыд юрким зверьком проник в душу и никак не желал ее покидать, напротив, все больше и больше вгрызаясь в бедного юношу своими пунцовыми зубами. Пот разливался по спине холодной жижей, кровь в висках пульсировала и, казалось, еще совсем немного, и бедная его голова, не выдержав перенапряжения, взорвется к чертовой тете, как яйца в микроволновой печи.
Но Джим напрасно опасался за свое здоровье. Бетси не выдержала первой. И пара железных каблучков, пугая сонных воробьев и настороженных домушников, возмущенно застучала по каменной мостовой, оставив Джима в одиночку бороться с непогодой и собственными невеселыми мыслями.
* * *
На максимальной скорости мчит внедорожник под названием «Жизнь» к финишу в борьбе за главные трофеи – любовь, успех, счастье, богатство, оставляя далеко позади своих колес, словно получку за стойкой веселого бармена, годы, стирая в безумном ралли лица и события, как крошки хлеба с обеденного стола.
…Декабрь в этом году выдался особо студеным. Третьи сутки без перестану укрывали густым одеялом Вестминг пушистые хлопья небесного попкорна. Снежный покров полностью накрыл город, словно сверху кто-то нечаянно уронил на землю гигантскую простыню. Юноша в набедренной повязке лихо отплясывал полонез на хмурой туче, не переставая кутаться в махровый шарф, и напряженно вглядывался в снежный молочный кисель. Его светлые волосы украшала гирлянда сосулек, иней толстым слоем покрыл замерзшие щеки, а дрожащие губы почти сравнялись по цвету с синевой радужной оболочки глаз.
Завтра Рождество, а в еженедельнике его предпраздничных чудес по-прежнему неудовлетворенно качал горбатой головой знак вопроса. Юноша нахмурился. Завтра также осуждающе будет качать головами, и бросать в его сторону недовольные взгляды все небесное сообщество. Надо что-то решать. А все эта дурацкая традиция с предновогодней благотворительностью!..
«Чудесами мы должны поддерживать веру людей в нас!» -- Гримасничая, проскрипел юноша противным голосом. И размяв окоченевшие ладони, наугад метнул стрелу вниз – в самое дно падающей белой извести.
…Бетси Уоррен устала воевать со стихией. Ветер серчал с каждой минутой, ожесточенно бросая в лицо девушки комки слипшегося снега. Снежинки назойливыми мушками то и дело норовили попасть ей в глаза и нос, а упав за шиворот, противно кусали шею, прежде чем умереть холодными каплями.
От тяжести вдруг закололо сердце. Бетси остановилась и поставила сумки с продуктами на землю.
Завтра Рождество. И этот день она твердо решила отпраздновать по высшему разряду: с подарками и вкусными деликатесами, о которых в будние дни непозволительно даже мечтать с зарплатой продавщицы в бакалейной лавке. Для этого девушка целый год откладывала грош к грошу, пока не накопилась вполне приличная сумма. Как же обрадуется ее сестра Эмили, что хоть в этот вечер, рождественский, не придется успокаивать бормочущий желудок уговорами и догонять во сне тарелку с ароматным окороком и душистыми пирожками с вишнями!..
Бетси посмотрела вниз. Ее старые сапоги совсем прохудились: из порванной подошвы левого башмака выглядывал носок, правый не застегивался и был весь забит снегом, а промокшие пальцы выкручивало от холода, словно у заключенного. Денег, потраченных на Рождество, хватило бы на новые сапожки, и даже хорошенькое пальто. Вздохнув, Бетси стряхнула с рукава своей старой куртки снежинки. Да бог с ними!.. Обновки подождут и до нового года.
Девушка пошла дальше. Улица была пуста и безлюдна. Да и Бетси сейчас, не раздумывая, обменяла бы все свои покупки на теплую комнату и чашку горячего чая с корицей.
Внезапно покой убаюканных зимней дремой дорог нарушил визг тормозов. Рядом с Бетси остановился красный автомобиль. Конечно, девушка совершенно не разбиралась во всех этих марках, конских силах и прочей ерунде, понятной только мужчинам, -- куда ближе ей были базилик с петрушкой да рецепт французских булочек. Но то, что машина была чертовски дорогой и органичнее смотрелась бы на глянцевых дорогах Голливуда, чем в заснеженном Вестминге, -- в этом она не сомневалась.
Из открывшейся дверцы выглянуло лицо водителя – мужчины 50 лет с серебристой шевелюрой и пышными белыми усами Санта Клауса. Мистер вышел из машины и крепко выругался, угодив по колено в сугроб в дорогом английском костюме. Бетси испуганно взглянула на незнакомца, и схватив покрепче драгоценные свертки, бросилась бежать прочь.
-- Мисс!.. Прошу Вас, подождите!.. Я не сделаю Вам ничего худого, -- седовласый незнакомец совсем запыхался от быстрого бега, но все же успел схватить Бетси за локоть. – Хозяин приказал усадить Вас в машину. Но Вы, главное, не переживайте.
Незнакомец с юношеской прытью выхватил из ее рук пакеты и направился к машине. Бетси шла следом. В голове роились разные мысли. Наконец, покорившись судьбе, она решила: «Что ж, если доведется погибнуть от рук маньяка, – так оно, верно, и будет. Жалко, конечно, умирать в праздничный день, но судьба -- не хозяйка пансиона, от нее не сбежишь».
Седовласый джентльмен открыл дверцу автомобиля, и Бетси очутилась в самом сердце теплого полутемного салона – в плену незнакомого пряного запаха табака.
Конечно, ее дешевая курточка за 15 долларов смотрелась крайне нелепо на вычурной кожаной обивке сидения. Пожалуй, так еще выглядят раздутые до небывалых размеров от собственного самодовольства теперешние светские дамы, которые еще вчера, вытирая грязными передниками лицо от пота, торговали на базаре овощами и прочей дешевой ерундой, а сегодня уже велят именовать себя не иначе как «элита», так, впрочем, и оставшись с пустой душой торговки, хоть и позолоченной. Да Бетси было все равно. Согревшиеся суставы благодарно ныли, ноги, привыкнув к теплу, совершенно отказывались слушаться, а уютное покачивание автомобиля еще больше разморило ее измученное тело.
Бетси отогревала своим дыханием окоченевшие ладошки, когда, наконец, заметила на себе чей-то пристальный взгляд. Два черных горящих уголька обжигали ее лицо. Это были глаза незнакомого молодого мужчины, сидящего напротив. Он был необыкновенно хорош собой: горделивый профиль выдавал непростой характер, над высоким лбом изогнулась волна красивых смоляных волос, а в осанке чувствовалась надменность, присуща только аристократам с большим наследством.
От неожиданности Бетси ахнула, пытаясь сдержать ладонью рвущийся наружу испуг. Незнакомец не произнес ни слова. Он тут же отвел взгляд, заметив ее страх. И только уголок губ насмешливо приподнялся вверх под тонкой ниточкой усов да глаза налились сталью. Теперь он неотрывно смотрел на дорогу, и казалось, вовсе потерял к ней интерес.
Машина, которая всю дорогу умиротворенно урчала, внезапно остановилась, возмущенно чихнув. Бетси, увидев в запотевшем окне свой дом, радостно хлопнула в ладоши и потянулась к дверной ручке.
-- Подождите!.. -- Услышала она за спиной. – Вот, возьмите.
Незнакомец протянул ей какую-то бумажку.
«Бог мой, да это же 100 долларов! -- удивилась Бетси. – Целый месяц сытой и безбедной жизни».
-- Нет-нет, что Вы!.. – неуверенно произнесла девушка, боясь отвести взгляд от его руки. Ей казалось, будто смуглые тонкие пальцы сжимали вовсе не деньги, и даже не прекрасную розовую шляпку, обделанную бархатом и французским атласом, из магазинчика «Ля Руж», что на Уолл-стрит, 19, а ее собственную жизнь.
-- Возьмите. С Рождеством Вас! -- колючие глаза на миг потеплели, а затем, словно пугаясь собственной слабости, тут же покрылись холодной презрительной коркой.
Настойчивый бархатный голос разлился приятной истомой в ее сердечке. Что-то в лице незнакомца показалось вдруг до боли знакомым. Где же она видела эти тонкие пальцы, в которых так причудливо уживаются скрытая нежность и мужская сила?.. Или этот профиль – несомненный предмет зависти венценосных обитателей всего римского пантеона ?.. Неужели это… это…
Бетси пролепетала что-то неясное в знак благодарности, и сжав в ладони драгоценную бумажку, выскочила на улицу, гонимая спартаковской смелостью своих мыслей к родному подъезду.
…Эмили ахнула, и устало прислонилась к дверному косяку, продолжая изучать обескровленное лицо сестры.
-- Я так и думала!.. Так и думала… А ведь это были наши последние деньги, – ее помертвевший голос глухо прохрипел, воскрешая в темноте пустого предбанника отвратительных чудовищ и монстров из детской фантазии.
-- Нет-нет, что ты!.. Я все купила... Деньги не украли… Лучше погляди, что у меня есть! – Бетси вытащила из-за пазухи купюру и весело помахала ею прямо перед носом сестры. – Видишь, Эмили: мы больше не будем голодать. Целый месяц сытой жизни, представляешь ?!
Эмили счастливо рассмеялась. Но через минуту лицо сестры снова стало серьезным:
-- Ты ведь…ты не украла их?.. Скажи честно, Бетси! Я, право, не буду ругать тебя…
-- Ах, Эмили!.. Это был он! Он изменился… стал таким красивым! А вот глаза у него прежние. -- Защебетала Бетси. -- Он теперь важный джентльмен: одет по-модному, ну знаешь, как из этих дорогих французских журнальчиков. А машина какая!.. Эмили, он ведь раньше так за мной бегал – души не чаял, а теперь и не глянет в сторону такой голодранки… Ах, если бы я знала! Если бы я знала… -- внезапно Бетси замолкла, нижняя губа ее задрожала.
-- ...Ну вот и попробуй, пойми этих чудаков снизу!.. – Амур чертыхнулся и рассеянно почесал затылок. Шеф пообещал: еще один такой прокол и его, пигмалеона влюбленности, акушера дел сердечных и крестного отца брака разжалуют до обычных ангелов. Что тут говорить, неблагодарное это дело – скреплять людские души! Да и ненужное вовсе!.. Ведь у этих снизу любовь уже давно не в почете, только им какие-то цветные бумажки подавай!.. Нет, ему, Амуру, это уже порядком надоело. Хватит! Наигрался уже! Говорят, в мировом банке местечко пустует. Вот это работка: сидишь себе в теплом офисе, чайок попиваешь да смотришь, как бы экономика во всем мире не рухнула. Никакой нервотрепки, в общем. Не то что с этими!..
Амур хмуро посмотрел вниз. Он уже давно хотел покончить с этими земными мелодрамами. Бросив прощальный взгляд на лук и стрелы, он решительно стряхнул их с облака.
С глухим стуком что-то упало прямиком в сугроб, рядом с копошащимся в снегу мальчиком. От неожиданности ребенок вздрогнул, но потом любопытство все же взяло верх. Он усердно принялся копать снег детской лопаткой, пока она стукнулась обо что-то железное: лук и стрелы! Совсем как настоящие!.. Вот это здорово!
Малыш прищурился и натянул тетиву...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=293138
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 14.11.2011
Витольд проснулся с нехорошим предчувствием: сегодня что-то случиться. Конечно, в мире каждую секунду что-то случается: вы приняли душ, а в секторе Газа произошло очередное столкновение, почистили зубы – новое землетрясение на Гаити, подогрели в микроволновке вчерашний бифштекс – и вот уже авиакатастрофа над Ливаном, пожар в ночном клубе "Хромая лошадь" ("Блеющая коза", "Выдоенная корова", "Слепая курица", если хотите) или, скажем, неожиданный теракт – сюрприз от дядьки в чалме с добрыми глазами Санта Клауса. Да и если бы наша планета не вертелась, как угорь на раскаленной сковородке, а была бы статична и постоянна, как миллиардное наследство семейки Хилтон, согласитесь, жизнь совсем не походила бы на эту непредсказуемую и потрясающе интересную штуку, которую мы имеем сейчас. И не было бы в ней никогда таких сорвиголов как Витольд – оголтелых парней с микрофонами и быстрой ходьбой, которые вечно суются с идиотскими вопросами в самую гущу событий, то и дело, норовя приземлить 15-киллограмовый штатив от телекамеры на вашу ногу.
Но Ливондовски был уверен: случиться что-то катастрофическое. В его, Витольдовском, масштабе, конечно.
Он проснулся сам, а не от звона будильника – а это уже вызывало неприятное чувство беспокойства. Обычно Витольд открывал глаза часам к 10. На студию попадал же не раньше полудня – ночные клубы, поздние посиделки с друзьями и красивые латышские девушки не проходили для его организма незамеченными.
Он трудился под знаменами лучшего телевизионного канала Латвии (как уверяли их же пиар-технологи) "Лат7" – в команде вечно спешащих, озабоченных скорыми дедлайнами, ищущих в словарях корректные выражения по отношению к местным политикам, кричащих на непонятливых операторов, спорящих с требовательными рекламодателями, патологически коверкающих чужие фамилии, цинично ругающих начальство за задержку зарплаты и Господа Бога за то, что сегодня, видите ли, выпал снег и входная дверь примерзла, журналистов. Они явно брезговали дисциплиной и пунктуальностью, а потому в офисное кресло садились тогда, когда считали нужным. Вставали, кстати, тоже. Когда они успевали делать свою работу – в перерывах между курилкой и гамбургерами с "Макдональдса" или пока грузилась страница в "Одноклассниках" – одно ЦРУ знает. Одним словом – профессионалы!..
Они прощали многое: сплетни друг о друге, мелкие любовные интрижки, подарки на Рождество от спонсоров, льстивые улыбки, и даже вермут с коньяком в пластиковом стаканчике, мило замаскированный под кофе. Единственное, чего не прощали эти писаки с прожженными сердцами, проданные сенсациям и рейтингам души, долларавы защитники и новостийные лицедеи, так это срыв съемки. За это телевизионное братство запросто могло объявить экранную анафему и отлучить согрешившего от журналистики, а тогда уже не помогут никакие молитвы и покаяния в виде дополнительных сюжетов и креативных идеи.
Но сегодня что-то было определенно не так. Витольд посмотрел на часы: 9 утра. Вторник. Он накрыл голову одеялом и попытался снова уснуть, но сон его, почему-то, упрямо игнорировал.
Вторник-вторник...Что же такого в этом вторнике?.. Что-то, что он вчера убедительно просил самого же себя не забыть. "Смотри, Витольд, не проспи," – говорил он, грозя пальцем, своему зеркальному отражению в уборной. – Это важная съемка. Очень важная съемка! Понял, дурья ты башка?!."
Черт! Вспомнил!.. Сегодня же митинг профсоюзов рижских рабочих против правительства! И в 9 он должен уже стоять возле здания парламента, а не валяться в полуобморочном состоянии в собственной постели!!! Витольд вскочил с кровати и трясущимися руками начал натягивать штаны.
Сюжет был заказной: "Сильная Латвия" – одна из оппозиционных партий – отвалила каналу кругленькую сумму с тремя нолями, лишь бы воющие лица на фоне зелено-голубых знамен с ее эмблемой появились в "час пик" на центральном канале. Ее лидер Николас Ярос больше походил на персонажа "Симпсонов", чем на политика, – невразумительно блеющее существо с купленным дипломом о высшем образовании все время путало слова и географические названия, с завидной последовательностью демонстрируя всему мировому сообществу уровень развития своих мозговых извилин, которые при росте в 2 метра так и остались в зародышевом состоянии. Идиотско-блаженная улыбка обгадившегося младенца и замашки блатного пахана сделали свое дело: лидер "Сильной Латвии" дважды становился премьер-министром (правда, не без поддержки латышской "крыши" и российской мафии). Сейчас Николас Ярос мысленно уже втискивал свой жирный зад в президентское кресло.
Для обычных же латышей эта крошка Цахес 21 века по-прежнему оставалась забавным клоуном в костюме "Луиса Виттона": о том, что еще умудрился учудить Николас, рассказывали в местных пабах за кружкой пива вместо анекдотов. Как, например, однажды, еще во времена своего премьерства, он отправился в Австрию с рабочим визитом. "У вас потрясающе красивая столица", – сказал Ярос австрийскому президенту. – "Знаете, когда я прогуливаюсь по уютным улочкам Вадуца, непременно вспоминаю родную Ригу". Экстаз австрийских журналистов. Аплодисменты. Занавес.
Витольд ненавидел все ограниченное и недалекое. Всеми фибрами души он ненавидел Яроса. Но то, что голос за кадром, рассказывающий о "справедливом и эффективном лидере", сегодня будет принадлежать именно ему – Витольд не сомневался: когда уши его шефа улавливали вкусный хруст очередной пачки купюр, подчиненным поступало заманчивое предложение подтереть своими принципами и моралью старый вылезший геморрой. Поэтому, услышав, что где-то на просторах постсоветского пространства появилось "действительно независимое средство массовой информации", Витольд всякий раз разражался гомерическим хохотом.
В общем, опоздать на "заказуху" означало то же самое, что и заняться сексом в кафедральном соборе во время мессы. То есть смертеподобно.
Витольд уже завязывал галстук, когда позвонил мобильник.
– Эй, Ливондовски! Сукин ты сын! Где тебя черти носят?!. – заорал в его ухо раздраженный голос. Начальник информационного отдела Ян Вакуле был явно не в духе.
– Эээ... я в пробке застрял, -- наскоро сшитая ложь с трудом слетела с губ Витольда и едва не погибла, зацепившись за вчерашнюю щетину небритого подбородка.
– Оператор уже выехал, так что неси свой тупой ленивый зад прямо на площадь Центральную. Даю тебе ровно 10 минут на то, чтоб почесать свои гениталии!.. – гавкнула трубка и заткнулась.
Ян был неплохим мужиком, хоть и не стеснялся крепких выражений, как, впрочем, и все журналисты. Больше всего на свете он любил выпивку, женщин и футбол. И надо признаться, был прямо таки асом в этих вещах: ему единственному удавалось ненавязчиво связывать все свои грешки в один пучок. Он нажирался с горя до рвотных позывов в кафе "У Дениса", когда его любимая команда – немецкий "Вердер" – ловила очередной пас своими воротами, он воспевал водкой их победу на брундершафт с барменами и цвет его лица становился солидарным с футболками любимых игроков, и наконец, в другие дни он пил, просто пил, потому что никакому умнику сегодня не пришло в голову заменить идиотские сериалы футбольными матчами или, на худой конец, выдать этим бестолковым Луисам Педрам и Мариям Кастильям по мячу. И, конечно, при всем при этом, не забывал затащить очередную симпатичную мордашку с собой в туалет. Как-то после очередной такой попойки Вакуле угодил в больницу с проломанными ребрами, и потом еще долго харкал кровью в свой стакан, а однажды упал под стол под аккомпанемент испуганных криков гостей студии (он вел спортивную передачу "В мире футбола") прямо во время прямого эфира. Но, несмотря на все это, Ян был классным мужиком.
Витольд поднял с пола дипломат и запихнул туда свою записную книжку и пару ручек. Затем подошел к зеркалу, и наскоро пригладив рукой непослушные светлые волосы, выбежал из квартиры.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=268520
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 04.07.2011
…Витольд открыл глаза и обреченно вздохнул. Сверху вниз, одиноко примостившись на глади французского потолка в полуночных сумерках, глядел на него с неоновым прищуром позолоченный глаз лампочки итальянского производства. Шли вот уже третьи сутки как ему, Витольду, не спалось. И даже ламбрекены двуспальной кровати викторианской эпохи из красного дерева и перина с лебяжьим пухом за 4 тысячи евро не могли помочь ему с этой бедой.
Ливондовски повернулся на бок. Рядом с ним, на второй половине кровати, возлегала, завернутая в белые атласные простыни, груда жира – его любимая, ненаглядная, законная супруга. Она спала на боку, повернув к нему вспотевшее лицо так близко, что он мог изучать правила дорожного движения по многочисленным магистралям из красных капилляров и морщин, изрезавших ее желтые обвисшие щеки. Грудь то и дело вздымалась и опускалась с легким свистом назад, точно проткнутый иголкой воздушный шарик, жиденькие серые волосы разметались во сне по подушке, а из приоткрытого рта тянулась тоненькая струйка слюны.
Но хуже всего было это громогласное «Хррр», раздававшееся взрывом гранаты в тихой комнате, и нервным тиком в висках Витольда. Он перепробовал все: успокоительные капли, снотворное, резиновые затычки для ушей, считать овец, павианов и зеленых человечков, теплое молоко с медом, прогулки перед сном, безмозглые до тошноты женские романы, травяной чай и расслабляющую вечернюю гимнастику – все, о чем пишут очкастые умники с профессорской степенью в своих книженциях. Он даже клеил ей рот лейкопластырем. А однажды, совсем отчаявшись, купил в аптеке штукенцию за 200 баксов – «уникальный аппарат, который вернет вам тихий сон, а вашим близким – покой», как заверяла реклама.
Но все тщетно. Изредка забываясь от переутомления, Витольд отчаянно бросался в кромешную тьму -- на самое дно шахты, где, шахтеры, грохоча нагруженными тележками, увозили добытый металл по заржавевшим рельсам; в страдающее от изжоги жерло вулкана, которое мстило за расстройство желудка всему живому раскаленной до бела отрыжкой смертоносной лавы; в засыпанный землей и чужими телами солдатский окоп, над которым пролетали артиллерийские снаряды и пулеметные очереди, корчась в предсмертной агонии. Просыпался Витольд обычно в холодном поту от звука, залезавшего в его барабанную перепонку назойливой мухой, -- до неприличия возмутительно громкого, невыносимого, ядернохиросимного, неэстетичного, брутального, приводящего в бешенство, безбожного, оглушительного, как рок-концерт звука, эхо которого отдавало децибелом в каждом атоме каждой клеточки его измученного организма. И ворочался без сна до самого рассвета. А на утро, позавтракав двойной чашечкой кофе и горстью амфитаминов, часами сидел, вперившись в плазменный экран бессмысленным взглядом.
Вот и теперь, третьи сутки кряду, он разглядывал безукоризненный французский потолок. И думал о мести.
Внезапно Витольд сел и взял в руки подушку. Моника, его грузная супруга, по-прежнему безмятежно спала и видела во сне очередной шоколадный пудинг, обильно политый сахарной глазурью. Губы-наносы жадно впивались в воздух, толстые щеки раздувались, шумно проглатывая миллионы живительных кубов кислорода, словно нувориш акции компаньона, потерпевшего фиаско, и выплевывали обратно уже знакомое «Хррр» вперемешку с затхлым смрадом углекислого газа.
...Бах!..
"Ахм?.." – Моника вопросительно-непронимающе выпучила глаза, все еще находясь во власти сладкого наркотика Морфея. По комнате кружились в сепаратистическом танго лебяжьи перья, всего минуту назад являвшиеся подушкой, и анархично падали в темные глубины Моникиного открытого рта, который она по инерции забыла закрыть.
Витольд не собирался терять этот шанс. Свой последний шанс. Он быстро скрутил простыню "трубочкой" и с силой начал запихивать ее в глотку своей супруге. Остановился он лишь, когда простыни осталось чуть больше половины, а боль в руках стала совсем невыносимой – ладони покрылись волдырями и кровоточили. Рядом хрипела посиневшая Моника: вены на ее шее вздулись, глаза с черными синяками выкатились из орбит, как луна в дни шабаша.
"Хы...Хыр!..Ррр!" – она не сдавалась, и даже в шаге от вечности силилась что-то сказать. Как полагал Витольд, что-то не очень хорошее. Теперь Моника окончательно проснулась: стеклянный взгляд сменился ужасом, руки в отчаянии хватали воздух, словно там вот-вот должна была появиться всемогущая волшебная палочка доброй крестной-феи.
"Получай, гадина!" – с усмешкой произнес Витольд и вцепился ей в горло. Спустя минуту с ней было покончено.
Он еще немного посидел в темноте, наслаждаясь такой непривычной для его ушей тишиной, а затем, счастливо рассмеявшись, уснул. Глубоким спокойным сном – впервые за последние два месяца супружества.
…Витольд вздрогнул и потряс головой: подушка все еще была в его руках. Затем придавил указательными пальцами растущую в висках злость. «Будьте вы прокляты!..» – с ненавистью прошипел он в сторону, откуда доносился храп. – И ты, и этот чертов Рикко!»
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=268027
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 01.07.2011
украинская народная сказка-сатира
…Виктор Федорович робко толкнул массивную дверь с золоченой гравировкой. «С добрым утром, гарант!» -- прошелестел откуда-то сверху эротичный женский голос. Никакович вздрогнул, но, сообразив, что, по ходу, его действия вряд ли потянут на особо тяжкие, а приятные уху слова чисто конкретно относятся к нему, приосанился, поплевав на ладони, пригладил волосы и вошел в кабинет. По лицу, как яичный белок по сковородке, растеклась довольная улыбка гиппопотама Мотто.
Итальянские мраморные плиты с подогревом уныло уставились на вошедшего, печально вздохнув горячим паром. Зеркало викторианской эпохи ехидно ухмыльнулось: «Ну вот! Очередной мессия с нарисованным нимбом и грязной обувью». «Интересно, он тоже мажет руки медом, чтобы они ничего не крали, но к ним все липло?..» -- звякнули в свою очередь настольные канделябры.
В комнате еще попахивало сладковато-тошнотворным духом бывшего хозяина – его тезки, Вити Мнущенко. Виктор Федорович распахнул окно: он давно страдал тяжелыми приступами аллергии на мед. Болячка вцепилась в Никаковича своими цепкими зубами в конце 2004 – в те чудные времена, когда в Украину еще импортировали любимое лакомство Федоровича -- апельсинчики с дурью, заботливо выращенные в садах грузинскими наркобаронами.
Никакович принялся хозяйничать: настенную грамоту «Кращий бджоляр України» сменил диплом «Умнейший из проффесоров», так кстати купленный вчера на Андреевском спуске; нудные разговоры ведущих радио «Эры» оборвал на полуслове чей-то гнусавый голос, извещающий страну о том, какая же дрянь эта Зинка – ушла к другому, пока он мотал третью ходку; «Кобзар» и «История Украины», лежавшие на столе, полетели в урну, а на их месте теперь гордо водрузились профилем вверх сборник стихов Чехова и «Толковый словарь» Даля.
Виктор Федорович устало плюхнулся на норковую оббивку стула и вперился пустым взглядом в новый рабочий стол. Затем взял из пенала ручку с россыпями камней Сваровски, и задумчиво извлекши ею на белый свет зеленые козюльки из своего натруженого носа, написал на дубовой поверхности «Здесь был Витя Н.». И только тогда, а не после этой ино...ина...узурпации, наконец-то почувствовал себя ПРЕЗИДЕНТОМ. Теперь можно приниматься и за дела государственной важности.
Никакович нажал кнопку вызова:
-- Ганя! Чаю!
Через минуту в дверях появилась недовольная Мигерман с подносом.
-- Вікторе Федоровичу, ну коли ви вже нарешті запам`ятаєте: людина, що готує каву, зветься секретарем. Запам`ятали?.. Сек-ре-та-рем. А я – прес-секретар!
Для Никаковича Мигерман была больше, чем просто хороший друг. Именно она писала ему тексты выступлений и прочие заумные штуки, которые он потом читал по бумажке в прямом эфире, просвещала в области украинской литературы и объясняла значения всяких непонятных, трудно выговариваемых слов, которые он с прометеевским постоянством неизменно путал. Во время политических переговоров, чтобы скрасить его одиночество, она сидела под столом и делала разные нехорошие вещицы, которые обычно показывают в фильмах, запрещенных детям до восемнадцати. Его верная лиса Алиса, Анка-пулеметчица, бесстрашно выглядывающая из-за трибуны очередного ток-шоу, его Гера в горящих от гнева очках... Вобщем, она была единственным человеком, которого Никакович уважал по-пацанским понятиям.
Виктор Федорович поставил чашку на стол и открыл одну из его полок. Пальцы нащупали знакомый предмет.
-- О, тетрис!.. – счастливо воскликнул Никакович. – Этот Мнущенко и здесь дальше первого уровня не продвинулся.
«Вот тебе! Вот! Получай! Что, испугался?.. Хе-хе...»
«Это Никакович ведет переговоры с Россией», -- шушукались испуганные министры, прислушиваясь к выкрикам, доносящимся из кабинета президента.
Первый рабочий день выдался тяжелым. Голова Федоровича все ниже и ниже склонялась над столом: ему вспомнилась молодость, когда деревья были большими, а ноги убегали от вертухаев в два раза быстрее – тогда не было ни этого кабинета, нашпигованного разной дорогущей ерундой, ни этой бубликоголовой, которая вечно мотала ему нервы. Черная крутящаяся воронка вцепилась своими цепкими когтями в его пиджак от Гуччи, и никак не желала отпускать, унося все дальше и дальше от секретариата президента в далекую бездонную высь…
…Проснулся Никакович от какого-то шума. Он подошел к окну, и немного отодвинув штору, посмотрел вниз: под секретариатом что-то кричала, ожесточенно размахивая транспарантами, толпа людей. «О боже! Неужели опять майдан?!..» -- подумал Виктор Федорович, нервно сглотнув слюну. Под ложечкой противно засосало.
-- Ганя!..
-- Що сталося, Викторе Федоровичу?.. – в его кабинете появилась Мигерман в банном халате. Не сводя с гаранта тревожного взгляда,
она продолжала накручивать бигуди на волосы.
-- Хто это, Ганя?.. – Никакович указал большим пальцем на разноцветное кричащее пятно, одетое в потертые телогрейки и штаны с заплатками.
-- Це? Та!.. – Ганя махнула рукой и весело рассмеялась. – Пенсіонери в черговий раз вимагають підвищення соцстандартів: аби збільшили пенсію, зменшили ціни на продукти... Та не переймайтеся ви такими дурницями!..
-- Иш какие куркули: мясо им подавай!.. Пусть переходят на капусту! – рассердился Никакович и вышмаркался в штору.
-- Та яке м`ясо, дорогенький?!. Це ж тепер дефіцит! Я учора зробила подарунок чоловікові на День народження: поміняла новенький Бентлі на 3 кілограми свинини. Так він такий радий був!.. А цим, -- Ганя кивнула головой на окно и презрительно поморщилась, -- тепер і капуста за сервілат видаватиметься. Прем`єр-міністр Микола Азаров вирішив оздоровити націю, прищепити любов до здорового харчування, -- Ганя хохотнула. – Тож тепер качан капусти – кращий делікатес. І коштує всього нічого: лише 100 гривень за штуку.
-- Ганя, а хто вот то лежит? – Никакович указал на людей, сваленных под деревом в беспорядочную кучу. Лица несчастных приобрели землистый оттенок, и практически не отличались от одетых на них грязных халатов, которые когда-то были белыми. Люди лежали без движения с закрытыми глазами, и если бы не изредка шевелящиеся губы, можно было бы подумать, что они отдали Богу душу.
-- А це лікарі. Бач, бідненькі, прийти самі не змогли, так їх принесли. Усе їм мітинги та демонстрації подавай!.. – Ганя, высунув язык, сосредоточенно красила синим лаком указательный палец.
-- А им чего не хватает? Больниц?.. – удивился Виктор Федорович.
-- Так ви ж місяць тому прийняли нову постанову: медицина в Україні безкоштовна, то нехай і лікарі працюють безкоштовно. А вони, бач, проти. А кому клятву Гіпократа давали?!.. Самі лише гроші подавай! Ніякої людяності та милосердя!
Зеленых вурдалаков с портретами Шевченко и транспорантами «Геть жидівську собаку!» Никакович узнал сразу – студенты. Они горланили громче всех, успевая во время декламации еще и почитывать какие-то замызганные конспектики. Они протестовали против нового учебника истории, написанного его российским другом Вовой Распутиным. Федорович вспомнил, что недавно даже установил ему памятник в центре Киева – на Майдане Сталина. В знак, так сказать, российско-украинской дружбы.
Никаковичу стало грустно. Ничего эти жлобы снизу не понимают, НИ-ЧЕ-ГО-ШЕ-НЬ-КИ!.. Он ведь хотел как лучше: привить любовь к искусству, литературе, поднять культурный уровень страны – вон как Димка Сабачник для них для всех старается, книжки всякие хорошие строчит как повар пирожки в общепите. Да и сам он, Витя, в писательство ударился. Вот только вчера выпустил «Новітній український правопис» -- занятная книжица, кстати. Витя достал с полочки учебник и наугад открыл страницу: «Увікни (а також -- ввікни, умикни» -- неологізм староукраїнського слова «вмикати», найчастіше вживається у словосполученні «увікни Україну», -- прочитал он. Вот какие тут вещи интересные пишутся, а этим барыгам только жрать подавай!
От умных мыслей голова гаранта совсем распухла. Витю снова начало клонить в сон.
-- … а ще ж вінки. Ви їх так само заборонили, як і яйця. Вони ж тепер як наркотики. Вже півкраїни за їхню контрабанду у в`язниці сидить... – услышал он где-то далеко, за пределами своего измученного разума. Ганя размылась по комнате бело-голубым пятном и быстро-быстро завертелась как детская карусель. В середине этой размазни вдруг появился ухмыляющийся Мнущенко.
Федорович крепко спал. И не знал, и не ведал он, что страшный этот сон будет длиться еще 4 года…
P.S. Нотки реализма, не дай бог, замеченные в этой фантастической сказке, прошу считать чистой случайностью и винить в этом только свою нездоровую фантазию.
С уважением, АВТОР
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=266461
рубрика: Проза, Сатира
дата поступления 22.06.2011
У дзеркалі вечірнього дощу
Не видно твоїх стихлих кроків.
Їхньої мапи непримітний слід
Десь загубивсь у лабіринті років.
Десь там, у п`янім мареві ночей,
Дивних світів і снів з туману,
Розмилась й синь твоїх очей.
А смута виросла густим бур`яном.
Щоночі до світання скаженіло рву
З самого серця те густе коріння,
Щоб з променем весіннім не зійшло
Кохання більше згубного насіння.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=266284
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 21.06.2011
Разбилась сотнями осколков,
Упав капелью по траве.
День-ночь, ночь-день...
Нет больше толку
В небесной этой чехарде.
И сил безудержно смеяться,
Сжимая горлом боль внутри.
Расправить крылья, попрощаться:
Лучом последним в ночь уйти.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=266278
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 21.06.2011
Я без тебя
не научилась
жить.
Всему виной
твои глаза,
в которых притаилась,
словно капли,
органза
твоей холодной
мраморной
души.
Что я нашла
в могильном этом льду,
скажи?..
Осколки солнца
на ладонях февраля?
В лесу дремучем
свет от фонаря?
А может,
в синей этой
призрачной
дали
я силы черпала,
чтобы вперед
идти...
Чтобы упав,
подняться;
нуждающимся
руку протянуть;
с предавшими
не замараться
и гордо продолжать
свой путь.
Я без тебя
не научилась
жить.
Всему виной
твои глаза,
в которых притаилась,
словно капли,
органза
твоей холодной
мраморной
души...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=263414
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 05.06.2011
Гудит прощаньями последними старый вокзал –
Свидетель драм людских, он часто видит слезы.
Это ведь в мелодрамах только никто не опоздал,
А в жизни – лишь для смерти не бывает поздно.
Усталый проводник разносит горький чай
Уставшим пассажирам в полном запахов вагоне.
И окрик чей-то: «Свет давай-ка выключай!»
Погасит глаз твоих тепло в стекле оконном.
Дорожные огни в тиши заливисто кружатся.
«Так надо!» – зло сжав кулак, шепчу себе.
Я еще долго буду над собой смеяться,
Сливаясь с рельсами в угрюмой этой мгле...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=263412
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 05.06.2011
Моей многострадальной стране посвящается...
Кто сегодня вытер ноги
о твою душу?
Кто сегодня торгует как укропом
твоей верой?..
Оступились снова, вывернувшись
костями наружу.
Мы, конечно, не последние.
Но и не первые.
И весь мир как будто из-под
кисти Босха:
У зверей этих двуногих зрачки
всегда сужены.
Имеющий уши тебя услышит,
наверное.
А мы - безнадежны. Мы слишком
контужены.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=262243
рубрика: Поезія, Гражданская лирика
дата поступления 29.05.2011
Ночами одинокими ко мне приходят сны,
И не спросив, садятся у постели.
Им вторят призраки ушедшего из тьмы:
Былого дети, внуки временной качели.
Спеша снимают саван годы-мертвецы,
Впуская в дом обрывки дней минувших,
Мозаику слов, знакомых лиц черты,
Каких-то голосов во времени заблудших.
И душат, окаянные, меня,
Крича у изголовья и кривляясь.
Но сгинут - лишь забрезжится заря,
Назавтра в полночь снова возвращаясь.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=262164
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 28.05.2011
Раннее - 2005 г.
Уходишь. Говоришь: "Прощай"...
Лишь слышно как закрылась дверь.
Не плачу я. Но обещай,
Что не войдешь в нее теперь.
Ну что ж... Пусть так произошло.
Простила я. Виновных нет.
Всё лучшее, что быть могло,
Ты отдал мне. Жизнь погасив, как свет.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=262161
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 28.05.2011
Понимаешь,
я слишком поздно заметил,
что ты стала моим
воздухом,
и что каждая, кого до тебя не встретил,
была лишь глаз твоих
жалким негативом...
Я завидую
подушке, замученной твоими мыслями,
потому что ты в ней
нуждаешься.
Я хочу стать ею,
чтобы гладить, ласкать, целовать твое лицо
и смотреть как ты во сне кому-то
улыбаешься.
Мне кажется, я схожу с ума...
Это сродни паранойе:
в фильтре сигаретного окурка –
ТЫ,
в отражении чашки чая –
ТЫ,
в аллегорических картинках Гойи –
снова ТЫ...
ТЫ.
ТЫ!..
ТЫ...
...мой ночной кошмар...
...моя фантазия...
...мой наркотик...
…мое будущее и настоящее...
…мое богатство...
...моя молодость...
…мое наваждение...
...мое лекарство...
...моя смерть.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261755
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 26.05.2011
Я есть непонятый пророк.
Чужой в своей стране.
Я душу отдал вам в залог,
Вы – лишь проклятья мне.
Когда я зубы разбивал
О мощь стальной стены,
Я к вам взывал, я умолял!..
Но были немы вы.
Я рвал систему что есть сил.
Кидая ложь в костры,
О помощи я вас просил.
Но были глухи вы.
Но пробил мой печальный час:
Сломалось деревцо.
И долгом каждого из вас
Плевок был мне в лицо.
Вот мой прощальный эпилог:
Коль хочешь жить в красе,
Ты дай, пророк, себе зарок
Быть серым, как и все.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261754
рубрика: Поезія, Гражданская лирика
дата поступления 26.05.2011
Не гай свій час -
Йди в сіру тишу ночі.
Хай замітає сніг твої сліди.
Не гай свій час...
Я бачити не хочу
Очей байдужість, що даруєш ти.
Іди.
І забери з собою
Хвилини щастя і багато літ журби,
Що вмить зрослись
І стали моїм болем,
Якого, шкода, не відчув лиш ти.
Йди.
І мій тобі дарунок -
Омани вбитої душі
Й кохання гіркий поцілунок,
Яким ти нехтував завжди.
Не обертайся тільки.
Йди!
Бо вбивчим поглядом своїм
Криваву робиш в серці рану.
Й благаю: не вертайсь сюди!..
Бо той, хто вмер,
Живим не стане.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261635
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 25.05.2011
Девочка с жёсткими глазами
Цвета неспелого миндаля
Больно целится фразами,
А в сердце - кол из слова “нельзя“.
Смех свой стрелой ядовитою
Держит как киллер в руке,
Считая лишь тушки убитые
Вчерашних друзей в октябре.
Холодная внешне,выжата
Как для свежего фреша лимон,
Пугается тьмы и притихшего
Голоса совести днем.
И только когда одевается
Вечер в свой чёрный плащ,
Спрятать уже не старается
Слёзы горячие под макияж.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261634
рубрика: Поезія, Портретная поезия
дата поступления 25.05.2011
Тихо плачет у окна старый подсвечник.
Надув щеки, сердито глядит контрабас
И никак не желает верить, что все не бесконечно
И порой, бывает, не зависит даже и от нас.
Цепкой хваткой держится дверная ручка,
Ноет, жалобно скуля, за мой рукав.
Что ты воешь, дура?!. Будет только лучше,
Если вас покинет тот, кто был не прав.
И закончатся навек скандалы-ссоры,
Выяснения отношений и метания канапе.
Станет тихо, пусто в доме, будто были воры.
И украли что-то. Вот и холодно душе.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261449
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 24.05.2011
Я вибачаюся, що від моїх віршів
не пахне більше м'ятою,
Загорнуту у солодко-ванільну цноту
безтурботного буття,
Що під волошковим вічно
мирним небом...
Я вибачаюся. Та небо те розчавила важкість
цього іржавого життя.
Я вибачаюся, що точене і спритне,
наче жало, слово
Зубами боляче в`їдається у незіпсовану
новинами вечірніми душу.
Я вибачаюся. Бо й далі не співатиму
щасливої колискової,
Доки не вип`є сонце останні краплі крові
з віконної мушлі.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261357
рубрика: Поезія, Філософська лірика
дата поступления 24.05.2011
Скажи,
скажи мне, брат,
да разве
так
ты жизнь свою
хотел прожить?..
Чтоб рядом –
никого,
и только
твой потертый флаг,
что одиноко
на земле лежит...
Чтоб день
похожий на вчера
заглядывал
в твой кров,
и чтобы
не желал никто
тебе,
чтоб был здоров.
И в этих
ветхих ли
стенАх,
поросших забытьем,
мечтал
забыться
в вечных снах
ты в мире
дивном том?..
Да, брат,
ты прав.
Ты добрым был.
Ты не жалел
себя.
Ты жизнь
прожил.
И не нажил
врагов.
Скажи,
но ГДЕ
твои
друзья?..
Запрятав
глубже
свою боль,
затиснув
грусть
в кулак,
ответь,
скажи,
скажи мне,
брат,
за что
тебе
досталась роль,
в которой
был распят?..
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261219
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 23.05.2011
Раннє... 2005 р.
Затьмарився мій світ криштально-кольоровий
І барви затуманились сльозами -
Я починаю жить тепер у спосіб новий,
Бо не зламать стіну, що зведена між нами.
Не повернуть годин, що стали святом
Для мене, зустрічей, побачень.
Не повернуть хвилин хиткого щастя,
Любові та моїх тобі пробачень.
Не повернуть... Та й нащо тобі треба
Оте моє кохання хворобливе.
І очі, у яких ти бачив небо
Й себе. Вони були тобі чужими.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=261216
рубрика: Поезія, Лірика кохання
дата поступления 23.05.2011
Здесь главные танцовщики –
Бездарности,
Набитые деньгами
Тучные мешки.
Им далеко до личностей,
Они – банальности.
Их жизненный девиз:
Побольше спи, побольше жри.
Им близкий друг – ворье,
Их брат – дурак.
И вместо сердца –
Камень в несколько карат.
В их головах царят не мысли –
Кошельки,
В глазах пустых –
Монеты, доллары, рубли.
Они не знают
Кто такой Платон,
Франциско Гойя,
Паустовский, Бах...
Мораль и честь им –
Не закон.
Их истина, их вера –
Все в деньгах.
И за клочок бумаги расписной
Они пойдут на все.
Они забудут страх.
И в судный час
Им никакой ценой
Не замолить своих грехов.
Прости вас Бог.
И да спаси, Аллах!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260976
рубрика: Поезія, Гражданская лирика
дата поступления 22.05.2011
Силе любви посвящается...
Весна жизнерадостно плевалась ранней капелью в мои замшевые туфли, блефуя сиренево-цветочно-тошнотворным безобразием прямо перед моим курносым носом, пока я, поддерживаемый верным кожаным дипломатом по одну руку и верой в демократические идеалы по другую, разглядывал свое новое жилище.
Меня пригласили в местный университет штата Иллинойс преподавать философию. Конечно, было бы глупо отказаться от такого джокера, который судьба благосклонно достала из рукава и положила мне на стол в виде американской визы. Посему я наскоро выпил 50 граммов водки да закусил малосольным огурчиком (распрощавшись таким образом с бескрайними степями своей родины матушки-России) и сел в самолет. И вот теперь я, профессор гуманитарных наук Владимир Малкин, 36-ти лет от роду, не отягощенный вредными привычками и семейной жизнью, незамеченный в порочных связях субъект шопенгаурского телосложения, сократовского умозаключения и спартанского воспитания, глядел на свою потенциальную обитель современного гностика, развращенного еретической эпохой технического псевдопрогресса. Несомненно, на это стоило посмотреть: двухэтажный монстр моих готических кошмаров уже вовсю тянул ко мне свои косматые дубовые пальцы, настойчиво зазывая в самую глубь черной, окованной красной бронзой, пасти. На долгих 365 дней этот мрачный исполин, больше похожий на забытый Богом и людьми старый фамильный склеп, должен был стать моим домом.
Внутри обстановка не казалась такой уж удручающей. Просторные светлые комнаты, кабинет с большущим рабочим столом и целым стеллажом занимательной литературы (с полным собранием сочинений Канта!), зал с камином и удобное кресло-качалка, располагающее к долгим часам приятных размышлений и умозаключений, – все это очень быстро вызвало мою благосклонность.
Но, как и каждому одинокому мужчине, мне требовалась жена. Ну или хотя бы прислуга (особой разницы я, впрочем, не видел), чтобы держать в порядке свое временное пристанище и душевный покой. И я подал объявление в одну из местных газетенок – из тех, которые вечно страдают от нехватки новостей и сотрудников: «Ищу домработницу: опрятную, чистоплотную, в совершенстве владеющую искусством кулинарии, уборки, глажки и стирки; понимающую мужскую душу и нетленные основы мироздания бытия. Профессор Малкин».
На следующее утро я проснулся ни свет ни заря от какого-то громкого гула. Я выглянул в окно, дабы установить причину этого неизвестного раздражителя, и ужаснулся: мой двор был полон девушек и женщин, словно Институт благородных девиц в дни вступительных экзаменов. В накрахмаленных белых фартучках, шерстяных свитерах тоскливых расцветок, туфлях на босу ногу, порванных сандалиях, пугая серостью своих изнеможенных лиц, кокетливо помахивая добротными свинообразными ягодицами, выставляя вперед пожелтевшие от табака зубы и реденькие выкрашенные гидроперитом волосенки – все они, худые и толстые, молодые и пожилые, привлекательные и уродины, мулатки и белолицые разглядывали меня своим простодушным куриным взглядом, словно я был новый вид проса, ибо желали только одного: получить работу.
Я пересмотрел где-то пятьдесят потенциальных экономок. Голова моя, переполненная глупой женской болтовней, казалось, совсем лопнет и объявит мне полный нокаут. Я уже совсем отчаялся, когда вдруг, наконец, нашел ее. Две сапфировые звезды на белоснежной глади фарфорового кукольного лица, смущенный изгиб обескровленных губ, застывших в детской полуулыбке, и охапка пушистых волос-васильков, колосящихся толстой косой до самого пояса. Представь, читатель, и это великолепие явилось предо мною в самый разгар силиконовой чумы!..
Да, такой была Алевтина. Рожденная в семье русских эмигрантов, приехавших в США еще в начале 20-го века, она была воспитана на русских традициях, а потому великолепно знала язык и весьма неплохо ориентировалась в области литературы. Несомненно, для меня это было сладчайшим бальзамом, случайно пролившимся на черствый американский песок. Ведь кто как не она знала все зазубринки да трещинки замысловатой славянской души.
Алевтина, Аля, Алечка, Ляля... Это дитя было ровно в два раза младше меня и так трогательно робело, когда мой задумчивый взгляд случайно задерживался на ее лице чуть дольше, чем обычно. На щеках ее тот час же разгоралось алое пламя, а кукольные пальчики принимались плясать в волнении, то заплетая, то расплетая косу. Осторожно ступая своей мягкой кошачьей поступью, этот зверек пугливо крался по дому, чтобы не дай бог не наступить на хвост привередливой музе, которую я, бывало, часами ждал в своем кабинете, работая над очередным докладом. Иногда блаженная тишина, убаюкивавшая дом, опошлялась моими громкими рассуждениями, которые я позволял себе делать вслух. Пугливая моя экономка тут же вздрагивала, словно унтер-офицер фашистского концлагеря пропустил сквозь нее разряд тока; огромные глаза-блюдца становились еще огромнее и застывали на мне, и я боялся, что когда-нибудь безвозвратно упаду в эти ее бездонные глазища и навсегда стану ее зрачками, и никогда уже профессор Малкин не увидит свет божий. Но со временем девочка моя совсем освоилась и уже не пугалась моей несдержанной натуры и только из глаз ее иногда все еще кричала тревога.
Наш домашний уклад был четок и стабилен. До обеда я вел лекции в университете, она же в это время убирала в доме, стирала, гладила мои рубашки, складывая их накрахмаленными небоскребами в шкафах, накрывала на стол и ждала меня. Потом мы вместе обедали, а затем я, сытый и подобревший от плотной пищи, укладывал свое грузное тело в кресло-качалку, и наслаждаясь задорным перешептыванием поленьев в камине, принимался рассуждать о высших материях. Она устраивалась рядом на скамеечке для ног с иголкой в руках (штопала мои носки и пришивала пуговицы к рубашкам) и слушала.
– Позвольте!.. – рассуждал я, обращаясь скорее к себе, чем к ней. – Но на сколько уместна в нашем современном обществе такая философская категория как лицемерие?.. Да и уместна ли, коли душа наша также дуалистична, как и физическая оболочка ее, и существуют эти сиамские близнецы в мире столь же противоречивом как и они сами?.. Ибо не может личность состоять только из хорошего либо плохого; каждый день в ее недрах ведется невидимая борьба добра и зла, милосердия и жестокости, правды и лжи, света и тьмы, счастья и горя – и что из них одержит верх вопрос генетической предрасположенности да личностного духовного развития.
Детка моя как обычно одобрительно кивала головой, преданно глядя своими щенячьими глазами, хотя не понимала ни грамма из моего ученого мракобесия. И хотя в делах возвышенной материи она была сама бестолковость, дом всегда сиял чистотой, одежда – белизной, а я – сытой улыбкой. Она заботилась обо мне так, словно я был ее ребенок, болен синдромом дауна -- размазывающий сопли по щекам и опорожняющийся под себя. И когда я, одетый в пальто, прикрывал за собой дверь неприветливым американским утром, она выскакивала во двор в тапочках на босу ногу с криками «Мистер Малкин, сегодня очень холодно!» и протягивала полосатого шерстяного удава, который мертвой хваткой впивался в мою тощую, полную невежества, шею.
О нет, я вовсе не был красавцем!. Тонкий, худой, словно Ноев посох, с впавшими глазами, настороженно глядящими из-под тяжелой роговицы очков, да идиотской привычкой теребить указательным пальцем брови в момент наивысшей умственной разрядки, отчего они походили на две тоненькие линии, нарисованные угольком небрежной детской рукой. В моем облике не было ничего из так называемого «либидо» современных мужчин, которые так сильно будоражат женский мозг: ни взгляда хищника с поволокой, ни рельефного узора мышц на молодом теле, ни слащавой улыбки, разливающейся патокой по девичьим сердцам. Чтобы придать своей фигуре вожделенной мужественности, я принялся было ходить на фитнес. Но тщетно. Изнурительные занятия не подарили мне ничего, кроме боли в пояснице да потерянного времени.
Как ты понимаешь, читатель, моя тщедушная инфантильная особь отнюдь не была избалованна женским вниманием, посему представь мое удивление, когда я заметил интерес к себе со стороны этой маленькой дурочки. Бывало я, увлеченный какой-нибудь внезапной мыслью, скользил по комнате своими стеклянными глазами и внезапно спотыкался об Алевтину, вросшую в паркетный пол с метелкой и совком в руках. В этот момент горничная моя имела такой липкий вид, будто во рту у нее растекалась медовая пастилка, посыпанная миндалевыми орешками. Ну и конечно, все эти приятные мелочи, которым я впрочем не придавал особого значения и воспринимал как должное: мои любимые пельмени по утрам, сборник Чехова в оригинале (каким-то чудом раздобытый ею в букинистической лавке одного русского эмигранта), свежеиспеченные чесночные булочки к борщу...
Пожалуй, я бы и дальше продолжать жить в счастливом неведении, если бы не то злосчастное письмо. Она вложила его в «Парадоксы стоиков» Цицерона, которого я, читая вчера, опрометчиво оставил на своем рабочем столе. Послание ее было составлено строго по инструкциям пошлого женского чтива, столь популярного в наше безвкусное время: “Дорогой мистер Малкин, – писала моя слабовольная невежда, – прошу Вас, прочитайте это письмо до конца!.. Ни словами, ни этим бумажным листом, который Вы держите в руках, не передать то, что я сейчас чувствую, но, может быть, среди этиъх взволнованных неровных строчек Вам удастся разглядеть сметение моей несчастной души, почувствовать хотя бы маленькую толику тепла бедного моего больного сердца. Я ценю Вашу безграничную душевную щедрость ко мне и понимаю, что этим письмом могу лишиться ее навсегда. Понимаю и принимаю, но не в силах больше молчать.
Я люблю Вас!.. Люблю, люблю, люблю!!! Мое сердце лишилось покоя с той самой минуты, когда я увидела Вас. Долгое время я пыталась бороться со своими чувствами, но с каждым днем они лишь крепли. И теперь я не в силах сопротивляться судьбе.
Любимый мой, только не подумайте, что своим признанием я принуждаю Вас к ответу. Нет! Я добровольно отдаю Вам свое сердце, ничего не требуя взамен. Лишь позвольте мне как прежде ухаживать за Вами, быть рядом и просто дышать одним воздухом. Только не гоните!...
с любовью, Ваша Алевтина”
Далее следовала целая кавалькада кривых сердечек, нарисованных красными чернилами.
Я скомкал письмо и выскочил из-за стола. Я метался по дому как севший на муравейник медведь, бегая с этажа на этаж, из комнаты в комнату. Ярость клокотала во мне и грозилась выйти наружу. Я искал Алевтину, но бедной моей овечки и дух простыл: она предусмотрительно ушла в маркет за продуктами. Я вновь вернулся в кабинет и, упав в кресло, принялся нюхать табак, чтобы успокоится.
Спустя полчаса в холле послышались осторожные шаги. Обогнув мою комнату, они последовали на кухню, а затем в столовую, где долго топтались, словно не зная, что делать в нервном ожидании. Я не сводил взгляда с двери и ждал, когда же она отворится. Наконец, дверная ручка робко повернулась. Сначала появилось лицо Алевтины какого-то нездорового, болотного цвета, а затем и ее жалкое сутулое тело.
Я подскочил, словно меня ужалила оса, и принялся кричать:
– Дура! Идиотка!.. Что вы наделали?!.
Аля вздрогнула и только часто-часто заморгала.
– Что это? Что?! – продолжал голосить я, размахивая перед ее носом помятой бумаженцией, бывшей когда-то в прошлой жизни письмом. – Это не вы, это Я должен бегать за вами, писать любовные письма, восхищаться вашей первозданной эдемской красотой, унижаться, вымаливать вашей любви, пресмыкаясь всяческими способами. Я и другие мужчины, ПОНИМАЕТЕ?.. Но отнюдь не вы! На ЧТО, скажите, пожалуйста, вы делаете из себя половую тряпку?! КУДА, объясните ради всего святого, вы подевали свою девичью гордость, воспетую великими русскими писателями?! Для ЧЕГО сдалась мне эта ваша любовь, любезно разжеванная вами да положенная мне в рот, коли это Я должен ползать пред вами, как могильный червь, вымаливая вашей благосклонности!.. Это Я должен обожествлять эти ваши прекрасные волосы – копи царя Соломона, чудные эти цветущие глаза, распустившиеся, словно васильки после дождя, и хрупкий ваш нежный стан. Я, Я, Я! Поняли вы меня, дурочка деревенская?!. – я схватил ее за плечи и принялся так трясти, что голова ее закачалась из стороны в сторону, словно погремушка в руке ребенка.
Алевтина молчала и все глядела на меня в упор своими фарфоровыми глазищами. И только когда ладони мои, разгоряченные от совокупления с ее шерстяной кофтой, готовы уже были извергнуться огнем и, казалось, еще чуть-чуть и жухлый запах дыма настырно залезет в мои глаза и нос, я в последний раз, с каким-то остервенелым злорадством, отшвырнул ее от себя, словно она была мерзким насекомым.
Алевтина упала на пол, ударившись головою. Пухлый рот ее приоткрылся, обнажая кремовые зубы, а нижняя губа вдруг задергалась, как у больного болезнью Паркинсона. «Ну вот, начинается! – недовольно подумал я. – Сейчас польются слезы». Мне никогда не приходилось иметь дело с обильными выделениями этих женских осадков. Поэтому сейчас я ждал этого со страхом и раздражением. Но Алевтина пожалела меня: проворно вскочив, словно цирковая мартышка, она бросилась к выходу, показательно хлопнув дверью. И лишь оставшись за бортом моего утопающего ковчега, позволила себе разразиться рыданиями.
Весь остаток дня я провел без Алевтины. Обед мне подавал мисс Гейбл – старая дородная негритянка в ситцевом чепчике, которая обычно заменяла мою экономку, когда той случалось отлучать за продуктами или по своим пустяковым делам; она же убрала у меня в кабинете и приготовила бифштекс с кукурузой на ужин. Я безропотно отправил внутрь эту отраву. Откуда толстозадой ведьме было знать, что мне нельзя этих продуктов, и до самого утра я буду ворочаться в постели без сна, раздираемый изжогой, как старый параноик.
Как только долгожданный рассвет постучал в мое окно, я покинул свое Прокрустово ложе – с больной головой и твердым желанием извиниться.
Долго бродил я по дому, гремя подагрой и совестью. Алевтина не приходила. Гонимый утомительным ожиданием, я решил коротать время в компании верного Канта. Толкнув дверь в свой кабинет, я обомлел – на столе меня ждал сюрприз: чашка остывшего кофе с поджаренным тостом и очередное письмо.
Я долго ходил вокруг да около, пристально разглядывал конверт и даже нюхал, не решаясь взять в руки. Наконец, мое любопытство взяло верх над собственным целомудрием.
О, читатель!.. Я мог предположить все, что угодно: ее истерики и самобичевание, уничижительное отношение к себе, ненависть и презрение – ко мне. Я мог предположить все, но только не это. Ибо то было письмо, написанное не хорошо знакомой мне Алей – бесхитростным и простым, словно краюха хлеба с молоком, существом, а жесткой и холодной леди.
«Мистер Малкин, – писала она (и я был уверен, что когда она писала эти похабные строки, пульс ее бился спокойно и ровно, а рука была тверже кременя), – спешу сообщить, что с сегодняшнего дня я больше у Вас не работаю. Я увольняюсь. Прошу извинить меня за неудобства, которые Вам пришлось пережить из-за этого моего внезапного решения. Выплаты закройте вчерашним днем, а расчетную книжку отдайте мисс Гейбл. Я потом у нее заберу. Ну вот, пожалуй, и все. До свидания.
Алевтина»
От злости и обиды я взревел, точно оскопленный бык. Она предала меня, читатель! Как Ева Адама, как правая рука левую, как блудливая жена мужа, как Каин Авеля, как желудок своего хозяина во время авиапутешествия, как Клеопатра Марка Антония, как айсберг «Титаник», как сперматозоид яйцеклетку – ПРЕ-ДА-ЛА меня!..
С тех пор я больше никогда не видел ее. Расплатившись по расчетной книжке, которая и вправду была у мисс Гейбл, я навсегда оборвал все нити, связывающие меня с Алевтиной. А вскоре, сроки контракта с университетом подошли к концу, и я, собрав свои нехитрые пожитки в чемодан, попрощался с мисс Гейбл и возвратился в Россию.
Годы текли быстро, словно молоко из пробитого бумажного пакета. И скоро мне снова выпала возможность посетить знакомые сердцу края – меня пригласили в Иллинойс выступить с докладом, посвященному климатическим изменениям земной коры и их влиянию на развитие мировой финансовой биржи. Мне сняли номер в пятизвездочном отеле – из тех, где всегда горячая вода, пяти разовое питание и спутниковое телевидение с интернетом, но я все же отважился вновь отведать место, где безвозвратно утратил 365 дней своей жизни.
Читатель, ты едва ли поверишь мне, но я не узнал столь знакомого мне мрачного угрюмого исполина. На его месте сияла вымытыми окнами фазенда, во дворе которой я обнаружил качели с песочницей и звонкий смех, который производили двое бегающих босых шестилетних шалопая с индюшиными перьями на голове. Дом хохотал и бегал вместе с ними, подмигивая мне кокетливыми желто-красными занавесками. «Похоже, ему хорошо с новыми жильцами», – подумал я и что-то холодное и мерзкое залезло в душу.
– … Мистер Малкин! – услышал я в ту же минуту позади себя. Ко мне шла мисс Браун – пожилая леди, живущая на соседней Бейкер-стрит. – Неужто вы вернулись? Надолго ли?.. Ах, как жаль! А вы слыхали новость: старая Роза Балтимор совсем спятила!.. Познакомилась на сайте знакомств с немцем-миллионером и укатила с ним в Германию – как вам это нравится?!. Говорит, что хочет родить ему ребеночка, представляете?!.. С этими новыми технологиями все, что угодно может случиться... У вас там, в России, верно, про такое и не слышали. А Элис Купер — ну такая дородная продавщица в булочной на Ридер-стрит – организовала у себя дом для сирот и теперь воспитывает ребятишек. Их у нее уже двенадцать -- и все такие сорвиголовы!.. Просто ужас! Я когда выхожу со своей старой Пегги на прогулку, всегда обхожу их дом стороной: дети таки кричат, что моя Пегги пугается и прямо на дорожку писает... Ну да ей можно простить – старая уже, 16-й год идет, почти не видит ничего и только хвостом туда-сюда, туда-сюда...
Болтливая леди все продолжала лить из своего бездонного ушата местные новости на мою бедную голову: я почти не слышал ее – мой мозг отказывался поглощать такое количество разнообразной информации за пару минут. Оживился я лишь, когда услышал интересующее меня имя.
– ...Алевтина?.. Как, разве Вы не знаете?!. Девица благополучно вышла замуж за какого-то престарелого состоятельного мистера и теперь живет в двухэтажном особняке с собственным мини-Диснейлендом... Нет, детей у нее пока нету. Да она, знаете ли, имеет склочный характер. ...Ничего я не выдумываю!.. По крайней мере, мне про это говорила Энни Джейнс – а уж она знает про это как никто другой: девица работала у Алевтины прислугой около двух недель. Говорит, в жизни не встречала более злой и придирчивой особы. То не так, это не эдак, чайник повернут рисунком не в ту сторону, входной коврик лежит вверх ногами... Не мудрено, что горничные-то у нее и не задерживаются. Не любит она прислугу, мистер Малкин, не любит. А отчего — один Господь Бог всезнающий ведает.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260974
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 22.05.2011
...Знаешь, он такой доверчивый!..
Верит каждому, кто на пути.
Береги от людей, которых опрометчиво
Может он в дом свой смеясь привести.
Он любит в солнечных лучах просыпаться,
Выходить курить на балкон,
Копировать Пресли и улыбаться,
На завтрак — омлет, а в кофе — лимон.
Любит губами нежно гладить волосы,
Стихи сочинять и на двЕри крепить.
Розами черные заглаживать полосы
И тихо на ушко «люблю» говорить...
Сердце у него, бывает, пошаливает:
Вот капли — Зеленина, Карвалол...
...Что?.. Что делать, если душа побаливает?
Я же не врач! Не знаю. Ну сделай укол.
Да, вот еще: он такой рассеянный.
Из дому может в носке одном уйти.
Часто простужается, от сквозняков болеет.
Ты за этим, пожалуйста, проследи.
Книги любимые... Вот и все. Пора идти.
Что?.. Заглядывать к вам в гости
Вечерами темными, бездонно длинными?..
Ах, девочка, ну что ты!.. Бог тебя прости!
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260813
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 21.05.2011
Я уже не собираю по улицам
разбросанные сгоряча фразы.
Их смыло в канаву проточную
холодными дождевыми каплями.
Но это ничего! Хуже всего измученному телу,
в которое раковыми метастазами
Впился пряной твой запах.
Навечно.
Сердечными клапанами.
С мясом.
Уже не трогает, не волнует, не возбуждает
уличная проститутка-осень,
Срывающая словно денежные ваучеры,
свои дешевые одежды.
Потоки экранных слез Луиса Педро не растопят
глаз моих мертвую проседь.
И в лучах кровавого заката, падают,
срываясь с подоконника,
и разбиваются об асфальт
надежды.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260812
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 21.05.2011
Найважче – це
шукати порятунок
у словах
й поясненнях
своїх бездумних
дій.
Чому
у двох
дорослих головах
така реакція
на ряд
простих подій?..
Так важко
ворошити небуття –
від цього тільки
гірше
вам обом.
Ховайте,
як мерця,
життя –
там, де ви
разом.
І не губи
у зграї
емоційних слів
тих,
ким ти марив,
і кого любив.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260554
рубрика: Поезія, Лірика
дата поступления 19.05.2011
Мы потерялись в мире
преданных иллюзий,
Где на витринах
скалят зубы люди-манекены,
Где каждый –
доморощенный мессия.
И с колокольни со своей кричит,
что вечность – тленна.
И что ни день –
из голубых экранов
Глядят на нас
Иуды многолико.
Их речи слаще
и пьянительней дурманов,
Их души лживы,
их сердца – закрыты.
Каноны Библии
уже давно не в моде.
И совесть замолкает,
когда око видит барыш.
Есть деньги у тебя? Тогда, браток,
ты – годен.
Ты – царь наш, бог,
любовница, товарищ.
О 21-й век,
греховный век коммерции!..
Товаров на продажу здесь
не счесть.
И целый мир валяется в ногах,
прося у золотого идола протекции,
И продает, и покупает за гроши любовь Фемиды,
справедливость, даже – честь.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260548
рубрика: Поезія, Гражданская лирика
дата поступления 19.05.2011
Мы растворяемся фрагментами
в закатах,
Чтобы упасть назавтра
фантиками от «Ириски»,
Бежим, как прокаженные,
куда-то,
Меняя чувства на хмельные
псевдовиски.
Пойми, мы слишком архиразные
с тобою,
И червоточина у каждого на свой
манер гнилушный:
Когда молчишь – я, как белуга,
вою,
А плача, ударяешься о взгляд мой
равнодушный.
Я прячу правду за дебелым
слоем туши,
Харкая на заплаканный асфальт
шалавное тебе «люблю»,
А ты – что никого меня
нет лучше.
И кажется мне, будто, эта ложь –
сплошное дежа вю.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260369
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 18.05.2011
Бреду по улицам.
Надеюсь в мусоре людском скрыться.
Прикинуться выкидышем
кафе с неоновыми вывесками.
По мостовой плевками чужими размыться.
В мусорный бак упасть яблочными огрызками.
Лишь бы мой китайский радар дал сбой,
взорвались бы фары ближнего света
и мир стал вонючей сточной трубой –
только б с тобою не встретиться где-то.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=260366
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 18.05.2011
Укутавшись плечами, грусть
Рвет занавески на окне.
Я сильная. И я держусь.
А ты — доверься тишине.
Расставив память по углам,
Начни играть с душой в слова:
она сказала... я сказал...
И все прости, закрыв глаза.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=259164
рубрика: Поезія, Лирика
дата поступления 12.05.2011
...Старуха была совсем древняя. Белый пух покрывал редкими клочками старческий череп. Сморщенная кожа туго обтягивала лоб, свисая от щек к подбородку, словно растянувшиеся чулки, неровной желтой гирляндой. От этого белесые глаза ее казались совсем большими и походили на выкатившиеся из скорлупы яичные желтки, а на лице застыла унылая маска циркового мима. Казалось, она лично строила Ноев ковчег, видела наполеоновские войска в Москве, организовала Октябрьскую революцию, ухаживала за ранеными во Второй Мировой… и благополучно приземлилась на машине времени в скучных буднях 22 века.
Недвижимо уронив в кресло свое птичье, высохшее тело, она то и дело провожала из окна застывшим взглядом снующих прохожих; отрешенно созерцала этот быстрый, деловитый, энергичный, куда-то вечно торопящийся мир, выцветшими своими, полинявшими глазами, в которых уже давно разложились останки живого – интерес, страсть к познанию, радость, удивление, любовь к жизни.
Госпожа Смерть уже слилась поцелуем холодных губ с ее лбом: от старухи веяло заплесневелым запахом савана и земляных кладбищенских червей. Она почти вся была там – в мире черного дефолта и спокойствия гранитных плит, и покорно ждала, когда же дверь, отделяющая ее от вечности, наконец, захлопнется, и бренная плоть ее забудется сном на небесном покрывале из облаков. Старуха, похоже, искренне не понимала, почему все еще находится среди этих шумных, суетных, невыносимо живых людей. Душа же отчаянно не желала покидать немощное тело и из последних сил цеплялась за обломки ногтей скрюченных пальцев, которые изредка сучили в бессознательном волнении по старой ситцевой юбке.
Старуха не смотрела телевизор и не читала газет, но новости оттуда все же долетали до нее. Дети Адама вовсе перестали дорожить жизнью: сотни тысяч людей ежедневно сгорали заживо, тонули, гибли под колесами авто, взрывались, становились жертвами маньяков или политических интриг на очередной войне (что почти одно и тоже), ломали хребты и головы, умирали из-за тяжелых болезней. Сотни тысяч людей, молодых людей! Они все были намного моложе ее, а то и годились ей в праправнуки. Заслышав об очередной смерти, старуха безмолвно взывала, глядя в небесную высь сквозь мутные разводы оконного стекла: почему, Господь милосердный, ты так слеп?.. Почему забираешь к себе молодых и здоровых, любящих и любимых, счастливых и талантливых? Да если бы она могла, то без раздумий, не мешкая, отдала бы свою жизнь маленькой лысой девочке с лицом гномика, вдруг так по-взрослому исказившемуся от болезненной судороги, -- обычного спутника онкологии. Или молодому красивому парню, который все еще был похож на спящего древнегреческого бога, хоть и пролежал на илистом дне больше пяти часов. Ведь молодые не должны умирать! Смерть -- это бессрочное пособие для стариков и немощных. Но Всевышний упрямо молчал, и лишь изредка, с присущей только ему мизантропической милостью, посылал на землю современную манну в виде краткосрочного дождя. По-видимому, у него были свои планы на ее счет.
Иногда старуха покидала свое временное плюшевое убежище. И тогда комната оживала от шарканья медленных шагов, которые с трудом, но все же делали ее непослушные, выкрученные ревматизмом ноги. Такие «походы в свет» были крайне полезны: старуха могла наблюдать за домочадцами, ютившимися вместе с ней на 15 квадратных метрах, гордо именуемые государством «квартирой», – внучкой с мужем и их сынишкой, 3-хлетним Антошкой. Нет, не то, чтобы родные забывали о ней: они приносили еду, накидывали мохнатый плед на ее остывающие ноги, а однажды, придя из гостей, угостили старуху куском бисквитного торта. Бывало, внучка по утрам даже спрашивала: «Ну как поживаешь, бабуль?» Но ей все же казалось, что дети ее сторонились: разговор тут же прекращался, когда она входила в комнату, будто появлялась не она, их бабушка, а нечто недостойное и минуты их внимания.
Эта вот ветхая квартирка на окраине Москвы да пару старых вещичек – царская Библия и серебряный кулончик с ее портретом – вот и все сокровища, которые были у старухи. Она любила эту рухлядь, пахнущую быстротечностью времени, – единственных свидетелей ее ушедшей молодости. Каждое утро глядела она на пожелтевшее черно-белое фото: вглядывалась в черты незнакомого точеного профиля себя 18-летней, жадно впитывая поблеклыми зрачками матовую нежность кожи, припухлую яркость розовых губ, агатовый изгиб черных бровей. А затем, вдоволь налюбовавшись прошлым, она обычно принималась за Библию: перелистывала, бережно держа за верхний край, засаленные листы с псалмами, хранящие помимо святых речей еще и отпечатки чьих-то грязных пальцев. Строчки, обещающие вечное ничегонеделание в райских садах праведников и раскаленную лаву всепрощающего гнева, которая непременно настигнет вероотступников, политиков и миллионеров, то принимались пускаться в пляс, разбегаясь в разные стороны, то сливались воедино в христианском экстазе так, что она не могла разобрать и буковки; глаза ее закрывались, и вот старуха уже летела на самое дно шероховато-сладкой бездны, обласканная ее теплыми объятиями, такими же липкими и тягучими, как сладкая пастилка, которую она ела в детстве... аааааа!.. ААААААА!!!! -- какой-то нарастающий гул безжалостно выхватывал ее из цепких клещей бессознательной неги, стремительно увлекая за собой. «Нет, нет!.. Не хочу!.. Пожалуйста, оставь меня здесь», -- умоляла старуха, шевеля беззубым ртом, но нечто, пронзительно визжа, кружило ее в бешеной воронке, неумолимо выталкивая наверх… Старуха знала: оно не отпустит ее до тех пор, пока она не откроет глаза и вновь не окажется в столь ненавистном ей трехмерном мире. Антошка.
Антошка рос ужасным сорванцом. Этот неугомонный ребенок, как и все мальчишки, никогда не стоял на месте и больше всего на свете любил бегать. Бегать и кричать. От его крика у старухи обычно начиналась ужаснейшая мигрень. Тогда ей казалось, что в темечко медленно вбивают железные сваи, а сама голова – и не голова вовсе, а надутый до предела воздушный шар, который тот час же лопнет, только дотронься до него. Еще этот сорванец любил играть в прятки с палкой, которая была ее незаменимым помощником во время ходьбы: запрячет, бывало, куда-то и заливается своим счастливым детским смехом, глядя как она, держась за стены ладонями, медленно семенит ногами по комнате, будто пьяный бродяга. Но старуха все равно души в нем не чаяла, хоть и больно суетным был мальчишка.
…Ах, да!.. Еще звонила дочка: спрашивала все о том же -- о ее, старухином, здоровье. Она жила в другом конце города и приезжала навестить старуху так часто, что та уже и не помнила, как выглядит единственное чадо. Разве что по фотокарточке.
Дочка любила подолгу шушукаться с внучкой по телефону – перемывать кости знакомым. Старухе нравилось прислушиваться к их болтовне – она будто становилась на несколько десятков лет моложе: «Вот макака!.. Ни рожи ни кожи, а джип отхватила!», «…все в девках ходит – принца ждет заморского», «А я ему и говорю: да не нужен тебе этот костюм!..» А то, бывало, мелодичный внучкин смех вдруг прерывался, и слова начинали резко падать с губ, словно перезрелый горох: «Да нет. Нет. Тянет еще». Старуха понимала, что говорят о ней, и стараясь не обращать внимание на железные тиски, сковавшие горло, беззвучно шептала молитву, глядя в Библию, лежащую на ее коленях.
Последнее время такие разговоры случались все чаще, но старуха не осуждала родных. Она ведь знала, что не успел еще петух пропеть свое рассветное «кукареку», а внучка уже тихо прикрывала скрипучую дверь, стараясь не шуметь, чтобы потом еще полтора часа полуехать-полуспать в пропитанном чужим потом и проблемами старом трамвае, среди таких же молчаливых и озадаченных людей, спешащих на работу; а, вернувшись, срывала свою усталость и обиду (опять Анатолий Иванович недостачу усмотрел!) на неугомонном Антошке, и квартира тут же оглашалась от его громкого крика.
Но хуже всего было ночью. Когда последний автобус, недовольно буркнув что-то уставшему механику, заезжал в ДЕПО, а запоздалые прохожие исчезали в бронированных челюстях многоэтажки, жизнь в городе замирала, и только задумчивая луна одиноко качалась на кроне старого дуба. Старуха лежала без сна, мучимая бессонницей и собственными мыслями, и разглядывала чудаковатые тени на потолке, оставленные лунной дорожкой. В темноте шорохи и звуки становились объемными, вездесущими, и уши были ее глазами. Тогда она могла слышать как по ту сторону комнаты, отделенной ситцевой шторкой, в такт сдержанным стонам скрипел старый диван. А то еще в унисоне тоненького Антошкиного сопения и раскатистого храпа зятя она различала глухие всхлипывания, в которые была вложена вся горечь такой молодой и такой непутевой жизни. И старуха чувствовала, как по ее щеке катиться что-то мокрое и горячее.
Ей было до боли жаль внучку. Старуха понимала, что она – обуза, неподъемный мешок, оттягивающий плечи ее родным. Ведь что с них, стариков, взять? Доживают свой век и лишь под ногами у молодежи путаются, мешают. Время-то, гляди, какое трудное: работают дети за эти копейки как проклятые, а что получают?.. Да ничего!.. здоровье свое только гробят... Да их, стариков еще, тянут. А детям ведь и самих жить-то надо!..
… Люди за ее окном неспешно прогуливались вдоль по залитой весной аллее; солнце улыбалось в ответ, лаская их бледные, утомленные стужей и зимой, лица; в дорожной пыли, громко чирикая, дрались за краюху хлеба воробьи. Внучка с зятем уже ушли на работу, Антошка был в детском садике. Она почувствовала: пришло время. Поднялась с кресла, схватившись за подлокотник, и оперлась на сосновую палку, согнувшись вдвое. В последний раз окинув бесстрастным взглядом свою квартиру, толкнула трясущейся рукой массивную дверь и поковыляла на лестничную клетку.
Старуху нашли в городском парке. Она лежала на траве среди берез, скрестив на груди мозолистые ладони. На лице застыли безмятежность и умиротворение. Рядом лежала открытая Библия. «Вот и успокоил Господь душу ее», -- завистливо говорили друг дружке бабки на лавочке, и скорлупа от их семечек, подхваченная ветерком, разлеталась в разные стороны, словно агнцы, ниспосланные на землю свыше…
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=259162
рубрика: Проза, Лирика
дата поступления 12.05.2011
Умирают молодые, умирают...
Оставляют за собой пунктиром след
Жизни той, которую так мало знают,
Запаковываясь в чёрный траурный клозет.
Исчезают, дымкой серой расплываясь, –
По-английски, молча, не сказав «Прости!..»
На друзей и на врагов не обижаясь,
Превращаются в их яркие цветные сны.
Зарываются с землей в воспоминание:
Несколько десятков букв по истечению лет,
ЗаключЁнные рабом в гранитный камень
Да поминальных финтифлюшек ширпотреб.
Умирают молодые, умирают...
Солью растворяются в песке людском.
Словно не было их, снегом тают,
Некрологом падая среди заметок «Обо всем»...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258971
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 11.05.2011
Проснулась утром
радостно-весенним.
Ступая босАя на разлитые
солнцем полосы,
спросила голосом
небрежно-деланным:
«Что ты во мне нашел?
Зачем все время молча
гладишь волосы?...»
Секунду колеблясь,
пристально ласкал
атлас медового
ее лица глазами,
а после, резко,
будто снайпер,
выстрелил:
«Ты та, которую я
безнадежно ждал
годами».
Нахмурилась.
Взлетели стрелами
брови-буравчики.
Убрала со лба
растрепанные ветром
русые локоны.
И снова упрямым тараном
вбила в него:
«А если конкретней,
скажи мне,
я кто тебе?..»
Жадно вгрызаясь в ядра
переспевших вишен
своим мужским естеством,
со всеми потрохами,
ответил он,
губами шевеля чуть слышно:
«Т ы просто послана
мне небесами».
Любуясь бурей глаз
родных и столь
неузнаваемо-мятежных,
сдавшийся в плен
под натиском ее неверия,
снова прошелестел
дождём лиственно-нежным:
«Хочешь конкретики?..
Что ж, тогда верь мне.
Ты разливаешься
рекой ежесекундно
по моим венам,
плавишь сугробы рыхлые
заснеженным
январским утром.
Мой вечный крест.
Я без тебя бы
заболел немедленно
и тихо умер,
словно и не жил
как будто.
С тобою мне
не надо солнца –
когда ты рядом
оно завистливо тускнеет
и коркой покрывается
холодной за то,
что ты живешь
и целый мир
душой своею греешь.
А ночью, когда
город замирает
в ленивой неге,
смотрю как сон
упавший
качает длинные
твои ресницы.
И до рассвета
цербером слежу,
чтоб не тревожило
ничто
твое дыхание,
боясь,
что ты уйдешь,
а я, уснувший,
не услышу...»
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258969
рубрика: Поезія, Интимная лирика
дата поступления 11.05.2011
Все тщетно.
Все могильно безнадежно.
Меня уже не трогает
молящий взмах твоих ресниц,
и прядь со лба,
спадающая нежно,
и руки,
что в отчаянии взлетают,
словно свет зарниц.
Ты можешь обвинять меня
сколько угодно.
Кляня в бездушии,
одаривать проклятьями
всех внуков и детей.
Я промолчу.
А вот теперь
меня послушай.
И с пола подними
остатки гордости своей.
Уйди!
Закрыв калитку плотно,
ключ выброси
в заплаканный тоскующий ручей,
чтоб больше не прийти
и не заглядывать
из-за угла неловко
в глазницы
мертвой памяти моей.
Чтоб мускул ни один
не дрогнул,
чтоб голос не предав,
окаменел,
когда сравняешься
с ходьбой моею легкой
в один из самых тривиальных
летних дней.
И чтоб рука безвольно
пасть не смела,
коснувшись ненароком
тонких плеч моих.
Будь сильным!
Я бы так хотела
увидеть снова
жизнь
в безжизненных
глазах твоих.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258733
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 10.05.2011
Відшелестіли твої очі.
Заплакали сумним дощем.
Де втратили загублені квачем
Ми сни свої солодкі та співочі?..
Відгомоніли рук палких романси.
Й слова втомилися кружлять у танці.
І журяться ображені світанки,
А з ними – й мрії вмерлі коло ганку.
Мені – холодну втому ночі,
Тобі – гарячі пестощі туги.
Ми разом оступилися межі...
То хто із нас тепер банкрут, скажи?..
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258731
рубрика: Поезія, Iнтимна лірика
дата поступления 10.05.2011
Мысли серые глупые
жадно тянут нас за руку
По дорожкам ухабистым,
что ведут в преисподнюю.
Мы немножко потеряны
среди улиц загаженных,
Где над крышами кружатся
озлобленные вороны.
И клюют, оголтелые,
прямо в очи открытые,
Вырывая с глазным белком
все надежды и чаяния.
А мы ходим доверчиво
и лицо подставляем им.
Будто малые дети,
верим в сказку отчаянно...
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258568
рубрика: Поезія, Философская лирика
дата поступления 09.05.2011
Посвещается онкобольным деткам и их Ангелам - http://angels-of-kiev.livejournal.com/
Понурое детское личико худое,
Грустные глаза из-под прозрачных век.
Знакомьтесь, человеки: это Маша.
И ей сегодня – целых восемь лет!
Не хочется конфет, игрушек ей не надо,
Не радует уже большой тигровый кот.
Она б с больничной койки просто встать желала
И побежать на улицу, отдав за это торт.
И навсегда оставив белые стены,
Как раньше с Ванькой поиграла б в мяч.
Мороженое сладкое кушала б, наверное,
Смеялась, по деревьям лазила, играла в «квач».
А еще многое-многое узнала бы!..
Вот, например, какая на экваторе земля?
Такая же добрая?.. А на вкус?
И чтобы мама не кричала: «Детка! Тебе нельзя!»
Только малышка больная не знает
То, о чем шепчут в коридоре врачи:
Что она – безнадежна, и умирает,
Что тело сожрали раковые свищи.
Что кусочек неба в клетке больничной –
Далекий и сказочный псевдомираж,
Что в мире бывает все так нелепо,
Что не спасет уже «Отче наш!»...
«...самая сильная в мире нация...»,
«...мы вам объявляем войну!..»
Эй, вы, уродцы! Заткнитесь!..
И скорбно слушайте тишину.
Пусть солнце смущенно уйдет за тучи,
Стыдливо цветы превратятся в снег.
Эй, люди! Очнитесь!.. Послушайте:
В минуту эту ИСЧЕЗАЕТ человек.
Корчиться в муках, кричит планета,
Кровью плачет от бед людских.
Запомните: если рядом умирают дети –
Значит что-то неправильно в НАС самих.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258565
рубрика: Поезія, Гражданская лирика
дата поступления 09.05.2011
Я добре знала
одного поета.
Він був шалений трохи
як і ми усі:
дощу холодному
присвячував сонети,
з життя свогО
складаючи вірші.
Дивився в очі
порцеляновому небу
відверто, чесно.
Не ховавсь в кущі.
Любив людей,
нічну відвертість,
Івана Мазепу,
України вроду
і коли самотньо
на душі.
І був він наче
й непотрібний нікому,
крім рідних
і його товаришів,
які над вечір
приходили додому,
співали під гітару,
слухали твори,
їли щі.
Та дня одного
сонце прокинулося
рано,
а з ним
кудись зібравсь
і наш поет.
Глибоко вдихнув.
Чогось образився.
Землею вкрився
і навіки щез.
О боже милий!..
Що розпочалося...
Схопились, заволали
владнії мужі:
“Яке нещастя!..”
“В бронзі вилийте
його волосся.
Та хутко, хутко!..”
“І килим з квітів
постеліть
там, де він
лежить”.
...Я добре знала
цього поета.
Він навіть
вечором одним
мені наснивсь.
Насупив брови,
кинув на підлогу
квіти
й сердито мовив:
“Хай вклоняються
живим!..”
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258405
рубрика: Поезія, Філософська лірика
дата поступления 08.05.2011
О, если бы ты вытащил из слов
колючки-жала,
Схватить за глотку эго чванства
смог,
Тогда бы моя тень доверчиво
лежала
У коврика дверного – у твоих
самых ног.
Сорвал бы с рук железные
объятья-сплетни
завистливых друзей и черноглазых
дум людских, –
И глубоко б вдохнул.
И не заметил,
Что стала для тебя я
воздухом морским,
Что вечер жадно пьет
весну хмельную,
Что в городском саду
сирень цветет,
Что сны на пятницу
сбываются в июле.
О, если б смог!
О, если б только смог!..
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258404
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 08.05.2011
Рубцы не кровоточат.
Кровью плачут раны.
Ты осознаешь это в миг –
Холодным вечером одним,
Когда в безжизненной квартире
Сумеречно станет
И от кошмаров не спасет уже
Оставленный ночник.
Когда за окнами твоими
Забеснует ветер,
Срывая с листьями последними,
Вчерашние мечты.
Костер безжалостно умрет
И превратиться в пепел
Тогда, когда попросят
Пальцы жадно теплоты.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258217
рубрика: Поезія, Лирика любви
дата поступления 07.05.2011
Чьи-то остатки остывают на самом дне
кофейной гущи,
Утром царит в маршрутной банке перегар
чужих грешков.
А на повестке дня – опять как сделать
жизнь получше:
Закинуть им приманку новую – две пары
дохлых червяков.
А на работе, в обществе такого же
рабочего отхода,
Заткнется крекером сухим на полдник
бормочущий живот.
На монитор падет слеза анорексичная убого
от грустных дум,
И завизжит под окнами
соседский кот:
Чтоб прикупить квартиру – лет, так,
через сто, сто двадцать,
Придется лебезить всю жизни, кивать
и торговать таблом.
И радоваться площади жилой
квадратов в девятнадцать --
Пусть в жизни следующей, и в мире
пусть ином.
Вечером вдавивши тело в недры
старого трамвая,
Вдыхаешь интеллигентный смрад
учителей и докторов.
А по асфальту пыльному надменно
чья-то «Прадо» проплывает...
Страна больна засильем
политических клопов.
адрес: https://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=258215
рубрика: Поезія, Городская (урбанистическая) поезия
дата поступления 07.05.2011