Свет слишком ярок - так бывают ярки
Белки мулатов, снег и стрептоцид.
Сегодня ночь – старательней доярки –
Оттягивает лунные сосцы.
Цедится молоко за каплей капля
В калифорнийское щербатое ведро.
И цепенееют фонари, как цапли,
Одной ногою вросшие в гудрон.
Свет падает – не стынет и не меркнет,
А льется будто вязкая смола
На крышу плоскую объединенной церкви,
Которой и не снились купола.
Как будто запятую во вселенной
Из кляксы выправил дрожащий калиграф –
Стоит храм Божий – служит крест антенной,
А Бог выходит с заднего двора.
Свет брызжет на рулетку карусели
С лошадками, что встали на дыбы,
На дыбе бесконечного веселья –
Окаменевшей вечности рабы.
Свет даже достает до самой темной
Машины, взвизгнувшей при резком вираже,
Где мальчик юный, но уже спаленный
Поет о Мэри Джейн на Мэри Джейн.
А я, не открывая занавески,
Смотрю на это все, как будто лоб
Украшен не венком, не рогом зверским,
А перископом. Дорог перископ
Позволивший мне видеть дальше взгляда,
Выхватывая образы из тьмы.
Там будто вспышкой фотоаппарата
Луна на время осветила мир,
Чтоб Бог сумел на память безделушку
Обрамить в красное, поставить на трюмо.
На гобелене у меня пастух с пастушкой
Весьма довольны схожею тюрьмой.
Из года в год – одно и то же фото.
Лишь кое-где младенец прикреплен
На локте у печального кого-то,
Кто чувствует движение времен.
И лица оплывают, будто свечи
И тянут за собой ошметки губ.
С колен сползают дети человечьи
И за спиной родителей встают.
Прозрачны старики под светом лампы,
Щадимы сепией, размытые в пятно.
И рты их, кажется, полны хрустящих ампул –
Так плотно губы сомкнуты в одно.
А после нас – лишь артефакт формаций
Собой заполнит фото-пустоту:
Носивший столько всадников и всадниц,
Перевидавший столько разных задниц –
С резною спинкой, старый венский стул...
